Мост

Уксинэ первая узнала свою подругу, да и Кидери не могла долго оставаться серьезной. Она расхохоталась прямо в глаза нахальному ухажеру. Чее Митти убежал прочь под улюлюканье босоногой оравы.

Зар-Ехим, не замечая насмешек, рассыпался перед «приезжей красавицей»… Несколько слов по-чувашски, сказанных Олей, ввели его в заблуждение настолько, что он и после бесславного отступления Чее Митти ничего не понял. Пришлось Румашу под общий смех спасать Олю от настойчивого ухажера.

Забавная выдумка с переодеванием объединила гостей и хозяев. Смех, шутки стали общими. Румаш решил всех перезнакомить и для начала, собрав гуляющих вокруг себя, оповестил:

— Дорогие чулзирминцы! Сегодня русские девушки и ребята у нас в гостях. Будем всегда дружить с ними! Об Илюше Чугунове многие слышали, у многих были с ним стычки. Забудем все! Будем вместе веселиться, петь, плясать. Начнем с горелок. Правила этой игры и у русских и у чувашей одинаковые. А потом, когда надоест — поиграем в «третий лишний»…

С утра до позднего вечера веселилась молодежь на лугу близ Телячьего Табора. Нары менялись. Лишь одну пару невозможно было разлучить — Румаша и Олю. В непривычно узком платье Оля не могла быстро бегать, но вскоре навострилась хитрить и ловко увертываться. То как лиса махнет блистающим на солнце медным хвостом с черной бахромой и метнется в сторону, то, бегая вокруг куста, спасается от преследования, пока Румаш не выскочит ей на выручку.

— Похожа я на чувашку? — лукаво спрашивает Оля, позвякивая серебряными монетами и бронзовыми кольцами.

— Нет еще, — отвечает Румаш. — Ты — в одежде девушки. Вот когда наденешь на голову хушпу[13]

, покрытую серебряной чешуей, сменишь и другие украшения, тогда только станешь чувашкой, то есть женой чуваша.

— А скоро это будет? — смеется Оля.

— Скоро, — серьезно, без улыбки отвечает Румаш.

Илюшу Румаш познакомил с Уксинэ. Фильке понравилась разбитная Кидери. Он догнал ее во время игры в горелки. Они знали каждый только свой язык, но как-то понимали друг друга. Общими усилиями перевели на русский имя-прозвище Чее Митти, получилось: Хитрый Митрий. А позже Филька развеселил всех — заявил, ударив себя в грудь: «Ман турри шидык». Озорница Кидери уверила, что это значит: «Я веселый человек», а на самом деле: «У меня дырявая макушка».

Тражук был верен себе — тайком все время поглядывал в сторону Уксинэ. Но Румаш отвлек его от печальных мыслей, поручив ему развлекать Христю. Молчаливый Спирька «горел» чаще и дольше всех, не проявляя особой прыти.

Игры сменились песнями. Звучали русские песни, знакомые и чувашам, и чувашские. А когда Оля завела «Потеряла я колечко», песню подхватили чувашские девушки.

Затренькала было балалайка. Но вдруг в середину круга вышел Яхруш с национальным шибыром, напоминавшим волынку. Но на скользкой траве плавная чувашская пляска не получилась. Яхруш вдруг грянул русскую плясовую, и Оля, помахивая в танце платочком, приблизилась к Илюше и, притопнув ногой, вызвала его. Потом остановилась перед Румашем. Она не знала, хорошо ли пляшет ее кавалер, но надеялась, что Румаш не растеряется. Румаш только и ждал приглашения. Сначала он смутил Олю, неподвижно застыв на месте. Но вдруг взвился в воздух, и началась настоящая русская лихая пляска. Парни и девушки забыли обо всем, сгрудились вокруг, невольно сжимая круг. Любо-дорого было смотреть, как девушка, наряженная чувашкой, пляшет русский танец. Но главный интерес вызывал Румаш.

— Вот кто родился на свет для русской пляски. И-эх, маманя! — вопил Филька.

Тражук помнил, что Румаш плясал еще мальчишкой. Но то, что выделывал сегодня Румаш, изумило не одного Трая «ука. «Правда, артист!» — пришло на ум Тражуку словечко Мурзабая.

А Румаш то пускался вприсядку, то, почти не касаясь земли, кружился волчком, шлепал себя по коленкам и подошвам ботинок…

Танцор, видимо, заранее сговорился с музыкантом. А может быть, Яхруш вспомнил рассказы отца о состязаниях на чувашских свадьбах между музыкантом и плясуном… Он внезапно менял такт, импровизируя русско-чувашское попурри. Но Румаша сбить было невозможно.

Оля сошла с круга и, затаив дыхание, следила за пляской Румаша. Лишь она да Тражук понимали, что танец натянулся. Оля с тревогой посматривала на Яхруша, а Тражук даже выкринул: «Сида[14], сидэ!» Все завершилось потешной выходкой Румаша. Когда Яхруш вновь перешел на чувашскую музыку, Румаш, подперев руками бока, скроил губы бантиком и заскользил по траве в плавном шаркающе-скользящем танце чувашской женщины.

— Всегда живите мирно, — сказал Румаш, когда праздник закончился, обращаясь по-чувашски к чулзирминским, а потом по-русски к сухореченским ребятам. — Помните сегодняшний день дружбы, про этот «русский семик».