Мост

Вись-Ягур, нагрузив телегу, выехал из ворот имения первым. Запряженную таратайку Тимука заметил Хаяр Магар. Он привязал к задку своей телеги двух коней. Пуян-Танюш нашел конюшню пустой: выездного коня успел захватить Ахмет. Танюш стал канючить у Магара одного из жеребцов. Магар так рявкнул, что не по-куштански смирный богач отступился и привязал к телеге сеялку: грузить не надо, сама будет катиться.

Летчик вернулся в село вторым. Тимук от него почти не отстал: сидя на таратайке, он правил сытым помещичьим конем. Лошаденка его шла следом. При въезде в село Тимук привязал ее к задку таратайки: еще свернет по привычке к мурзабаевскому двору.

Смоляков схитрил: пересек Каменку у Верблюд-горы и въехал в село со стороны Кузьминовки: еду, мол, с товаром. Магар никак не мог справиться с норовистыми помещичьими конями, не желавшими следовать за крестьянской телегой. Сеялка Танюша тоже оказалась с норовом: она то отвязывалась, то застревала в колдобинах, то упиралась в кочки. Магар решил свалить чужое добро на гумне, забросать соломой. Коней на первый случай упрятал в овине, чтобы потом перегнать к сватьям в Ягаль. Пуян-Танюш тоже свернул на гумно. Но все ухищрения ночных воров оказались напрасными. Как только начало светать, во двор Вись-Ягура заявились какие-то незнакомые люди. Ягур рванулся было к ружью, но один из нежданных гостей спокойно удержал его:

— Не падо, Егор Егорыч, Во-первых, здравствуй. Не узнаешь меня? Я — Радаев. Вместе уходили на фронт. Пришел к тебе в гости, а ты хватаешься за оружие.

— Врешь, Радайкин! — недоверчиво зарычал Ягур, поднимая винтовку. — В гости с целой бандой не ходят. Марш отсюда, а то пристрелю, как собак!

Илюша и Спирька бросились было на Ягура, но Радаев цыкнул:

— Брысь, мальчишки! А ты, Егорыч, не балуй с ружьем. На кулаков его надо подымать, а не на бедноту.

Неожиданно на крыльцо выбежала жена Ягура. Она что-то сердито шепнула мужу, улыбнулась пришельцам и сказала на чистом русском языке:

— Милости просим, проходите, гостями будете.

Радаев вошел в избу.

— Эту банду, как ты окрестил ребят, я приставил к двору Смолякова, а они увязались за мной! — объяснил он смущенному хозяину.

Жена Ягура хлопотала у печки.

— Эх, Егор, Егор! — говорил русский. — Бедняк, фронтовик, называешь себя большевиком, а сам стал ширмой для кулаков.

— Не учи меня, учи свою бабу, — огрызнулся хозяин. — Какое твое дело до чувашей! Помещика, что ль, пожалел. Эсер ты аль кадет!

— Монархист я, Егор Егорыч, — пошутил русский. — Есть, значит, дело… Ревком я, если хочешь знать, большевистский ревком. Вместе будем создавать Советскую власть, народную власть. И добро, которое вы у помещика вывезли, теперь народное.

Вись-Ягур слушал рассеянно, поглядывал в окошко: что-то долго не видно подвод Смолякова и Танюша. Не надули бы богатеи.

А Радаев будто читал его мысли, подливал масла в огонь:

— Прост ты очень, Егорыч. Обманули тебя кулаки. Именем твоим воспользовались. А мы ведь в Совет тебя хотели выдвинуть, от бедноты, от фронтовиков. Думали, и вправду за большевиков стоишь. А ты анархист, оказывается, а не большевик…

— А иди ты к едреной матери! — рявкнул Ягур. — Без вас, русских, обойдемся! Теперь свобода! Не суйте к нам носа. Создавай Совет на своей стороне. Мне некогда с тобой лясы точить!..

Ягур наступал грудью на русского гостя и опешил от удара алдаром[22] по лбу.

— Не дери глотку, дурак! — выкрикнула жена Ягура. — Говорила, не связывайся с куштанами, — зачастила она. — Слушайся умного человека. И не в то окошко поглядываешь, ухмах. Лавочник давно заехал к себе через задние ворота, на гумне разгрузился, а Танюш пешком прошел задами. Садись лучше за стол рядком да поговори ладком.

Получив алдаром по лбу, Вись-Ягур присмирел. Никого он не боялся, но маленькой своей жены, «этой ягальской бабы», остерегался.

— Видишь, Егор Егорыч, — смеялся Радаев, — не все чуваши против русских даже в твоем доме. А что, если соберем сходку?

— Баба, она хуже мужика, — бормотал Ягур, садясь за стол. — Особливо если тебе попала вместо чувашки вот такая ягальская майра.

«Майра», весело и свободно балагуря по-русски, угощала русского гостя, а Ягур, насупившись, молчал. Не столько половник угомонил его, сколько слова жены. «Так и есть. Обманули куштаны. Ну, держитесь теперь!»

— Ладно, Радайкин, — сказал он, стукнув кулаком себя в грудь. — Собирай сходку, только уговор: не позорь меня перед народом. Сам скажу, все скажу, что надо…

…Сходку собрали в Малдыгасе, в просторном саманном пятистеннике, где по вечерам слушали сказки Шатра Микки.

Всему дивились чулзирминцы: и тому, что русский из Заречья пришел к ним проводить сходку, и тому, что нет тут ни одного куштана, а особенно тому, что невзрачный мужичонка, сказочник Шатра Микки называется товарищем председателя Симуна Мурзабая. Сказок он нынче не сказывает, молчит как рыба и краснеет как рак. По то, что он сидит за столом в красном углу и Радаев его величает Никифором Иванычем да товарищем Романовым, — разве это не сказка?

А русского зовут еще и ревкомом. Он нынче тут главный.