Мост

— В коммуну никто обманом или силой объединять вас не думает. На селе много безлошадных мужиков, у многих нет ни бороны, ни плуга. А сеялки только у тех, кто побогаче. Прежде бедняк, если вспахал свой надел лошадью богача, в течение всего лета отдавал долг. Сейчас и лошади и сеялки богачей будут работать для всего села. Заставим. Своевременное окончание весенних полевых работ — это не только наша забота, крестьянская, это — забота всего государства. Сельский Совет в этом году весенний сев решил провести организованно, всем селом. Иными словами, сеять в этом году будем артелью. Опыт такой работы в селе был. Так работала артель Кирилла Иваныча.

Слова Арланова в тот же день облетели все село, бедняков обрадовали, кулаков напугали.

Мирской Тимук ничего не боялся. «Сеялку выделю, одну лошадь дам, — прикидывал он в уме. — Посеять-то посеют, а при уборке солдаток все равно заставлю на своем поле поработать».

Задумкой своей Мирской Тимук, как всегда, ни с кем не поделился.

Кирилэ со времени избрания его в Совет частенько бывал в доме младшей сестры. Но не к Лизук, а к Оле, как к секретарю ячейки, заходит он и Тимрук. И сегодня Тимрук с Кирилэ сидят, ждут, пока Оля накормит Румаша.

Лизук, занятая хлопотами о маленьком внуке, снует мимо: то туда, то сюда.

— То-то же замана, Кирилл Иваныч. И Лизук вон, даже на старости лет, живет солдаткой, — заметил Тимрук.

— И о Захаре своем теперь она совсем забыла, — улыбнулся Кирилэ. — Умирает за дитя эта Лизук. Во время японской войны вдовой осталась без ребенка. Не жили дети и от Захара. Всю жизнь чужих воспитывала. Теперь, если ее кинь, не вернется в Заречье, забавы для Лизук хватит на всю жизнь.

— Ольгу Николаевну не отпустим, — твердо сказал Тимрук, словно надо было убеждать Кирилэ.

Оля вышла к ним, когда Румаш заснул.

Кирилэ, сидевший напротив света, не выдержал весеннего яркого солнца, бившего в глаза, и передвинулся в тень.

«Ради солнышка Захар и поставил дом на пригорке, а самому греться под его лучами не приходится», — невесело подумал он.

Неожиданно за дверью громко крикнула Лизук:

— Оля, скорее! Румаш проснулся и смеется, смеется!

Оля побежала на зов свекрови. До сих пор видела только, как улыбается сынок во сне.

Маленький Румаш выпростал из пеленок руки и, жмурясь от солнца, дрыгал голыми ножками. Вот правый угол маленьких губ дрогнул. Скривив ротик, как отец, будто радуясь людям и свету, маленький Румаш широко улыбнулся.

Тимрук и Кирилэ, вошедшие следом, застыли у кроватки.

— Румаш смеется, замана! — сказал Тимрук, легонько щекоча малыша по пятке. — Русский ты или чуваш, но ты — гражданин Советской Республики!

Маленький Румаш что-то проворковал и высоко задрал правую ручку.

— Смотрите-ка, это он за Советскую власть голосует. Узнал председателя сельского Совета, замана!

— Ну, хватит, хватит. Выходите-ка отсюда! — заволновалась Лизук и, словно наседка над цыплятами, распростерлась над колыбелью. — Сглазите еще мне ребенка.

— Этого ребенка не сглазишь. Это — первое дитя коммуны, — торжественно провозгласил Замана-Тимрук.

Влас Захарович Иванов-Паймен