Моцарт и его время

мой молодой жены перед свекром и невесткой. Однако в письмах Констанце из берлинской поездки 1789 года Вольфганг отнюдь не только нежничает, но и детально отчитывается о своих музыкальных впечатлениях. Из Дрездена, где останавливался проездом, — о «посредственной» Мессе Наумана и о том, что играл при дворе свой Концерт т О [КУ 537], о своеобразном соревновании с неким Хесслером, эрфуртским органистом, в игре на органе и клавире («на фортепиано он равен по силе г-же Ауэрнхаммер, из премудростей старого Баха он усвоил только гармонию и модуляции, а фугу сыграть не в состоянии»), о том, что исполнение оперы, куда отправились целой компанией, было убогим и т. п.^а

При чтении письма возникает даже эффект гм — точно так же, почти в таких же выражениях, с такой же обстоятельностью Вольфганг рассказывал о своих делах и впечатлениях отцу в посланиях из Парижа или Мангейма. При желании можно даже отыскать сходные речевые обороты. Словом, Констанца для него — собеседник, с которым он делится самыми разнообразными мыслями, в том числе и в профессиональной сфере — причем без всяких скидок, так же, как делился с Леопольдом или Наннерль.

Одних только этих моцартовских писем 1789 года достаточно, чтобы закрыть вопрос о «глупости» Констанцы и ее безразличии к делам мужа. Иными словами, Моцарту с ней было хорошо, а значит, она не заслужила упреков. Почему они все же раздаются, несмотря на то, что факты противоречат большинству из обвинений?

Одна из причин, как нам кажется, заключается в том, что в роли вдовы Констанца проявила себя совершенно иначе, нежели в свою бытность женой. С одной стороны, она стала гораздо ближе к традиционной немецкой добропорядочности. После смерти мужа в ней проснулась деловая хватка. Она смогла добиться от императора ежегодной пенсии, погасила все долги, вела переговоры с издательствами, устраивала концерты из произведений Моцарта. Все успехи такого рода кажутся резонным поводом для похвал (Эйнштейн, Роббинс Лэндон) и одновременно для недоуменного вопроса: почему при жизни мужа она отличалась скорее беспечностью, нежели практической сметкой? В какой-то мере это можно понять. Оставшись с двумя малолетними детьми на руках и в крайне затруднительном материальном положении, Констанца просто была вынуждена напрячь все силы, чтобы выстоять.

С другой стороны, многое в ее поведении после смерти Моцарта не прибавляет к ней уважения. Ее противоречивые суждения, двусмысленная информация из ее уст стали источником многих мифов — в особенности о финансовой несостоятельности мужа. Стэффорд считает, что россказни об изменах и весьма разгульном образе жизни Моцарта — тоже на совести Констанцы⁶. Именно она позволила себе и своему второму мужу распоряжаться моцартовской перепиской, вычеркивая фразы и целые предложения, которые казались ей предосудительными или опасными. Осознав — по мере того, как усиливалась с течением времени

а Письмо от 16 апреля 1789 г. — Впе/еОЛ

IV. 8. 82-83. И. Г. Науман (1741-1801) — с 1786 г. — главный капельмейстер в Дрездене, член дрезденской масонской ложи; И. В. Хесслер (1747-1822) — ученик своего дяди, И. К. Китгеля, который обучался у И. С. Баха. Еше в 1788 г. Хесслер намеревался приехать в Вену, чтобы соревноваться с Моцартом в искусстве клавирной игры. В тот вечер, о котором Моцарт пишет, в дрезденском театре исполняли оперу «Напрасные ухищрения» Д. Чимарозы, уже знакомую Моцарту по венской постановке 1787 г. — Впе/еСА VI (Коттепшг).

8. 380.

Ь 51а$огй. Р. 140—141.

оо

ГГ) популярность Моцарта — всю степень гениальности своего покойного мужа, она не останавливалась перед тем, чтобы создать у биографов ощущение важности собственной персоны. Тем не менее вина за то, что могила Моцарта оказалась забыта и утеряна, тоже целиком ложится на нее. И наконец, вдову Моцарта подозревают даже в недостаточно щепетильном отношении к его рукописям: она умудрялась продавать издателям чужие партитуры под видом моцартовских⁸. Именно образ Констанцы-вдовы — при всех ее заслугах — наложил весьма негативный отпечаток на то, как оценивают ее роль в жизни Моцарта.