Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова

Датируется по календарному почтовому штемпелю. Слова «Ваше имя основателя „Литературного наследства“ почти легендарно» подчеркнуты И. С. Зильберштейном красным фломастером, на полях сделана выноска. На конверте фамилия отправителя подчеркнута красным и рукой И. С. Зильберштейна подписано: «СТЕРВА!».

Цецилия Григорьевна (Гиршевна) Миллер (1927–1999) родилась в Москве, в 1947‐м поступила в МГПИ им. В. П. Потемкина на отделение русского языка и литературы, особенное влияние на нее в те годы оказал С. М. Бонди: она слушала его спецкурсы, участвовала в студенческом научном кружке, после окончания института поддерживала с ним отношения. Проработав всю жизнь учителем средней школы, она была известным методистом, а также интересовалась историей литературы, писала книгу о Лермонтове, которая долго не могла выйти в свет и была издана вскоре после смерти автора (некролог см.: Миллер Ц. Г. Москва и Лермонтов. М.: Мосгорархив, 1999. С. [301]). На закате жизни подготовила к печати книгу «Осторожно: История!» (1997) своего супруга В. И. Миллера (1930–1985), кандидата исторических наук, специалиста по политической истории России начала XX века.

36. Письмо Л. В. Мочалова (Ленинград) в редакцию «Литературной газеты» на имя С. Селивановой, 26 января 1984

Уважаемая тов. Селиванова!

Позволю себе выразить свое читательское мнение по поводу статьи И. Зильберштейна «Подмена сути!», ЛГ от 11 янв. 1984 г., № 2 (4964).

Автор ее, приводя слова А. Н. Толстого, декларирует принцип историко-художественного жанра: «если и не было, то должно было быть». Однако для того, чтобы выяснить, реализован ли этот принцип, необходим подлинно критический анализ художественного произведения, анализ его

логики, психологии героев, их внутренних побуждений, наконец, самой системы мышления художника, его поэтики. Ничего подобного в статье И. Зильберштейна нет. разбор произведения уличением автора повести в фактологических неточностях. Но точность документальная и точность художественная – совсем не одно и то же: истина, известная каждому литературоведу, искусствоведу, занимающимся искусством как специфическим явлением. (Примеров несовпадения точности документальной и художественной можно привести множество – от В. И. Сурикова до А. Н. Толстого.)

Повесть «Большой Жанно» – всего лишь художественная версия, что заявлено уже самой ее формой придуманного, вымышленного дневника, так сказать, обнажающего прием. Вероятно, в ней можно найти свои просчеты, но судить ее только с позиций фактологии, претендуя при этом на роль арбитра, обладателя единственно истинной моральной мерки, более чем нелепо. Видимо, неслучайно эта неблаговидная роль «классной дамы», избранная Зильберштейном, сопровождается менторски-раздраженным тоном, в котором явственно ощущается личный интерес. И если уж говорить «об уважении приличий», как того требует И. Зильберштейн, то можно было бы обойтись без многих его пассажей в адрес Н. Эйдельмана, в которых последнему приписывается «развязность в изображении Пушкина и его окружения», «пристрастие (…) ко всякого рода скабрезностям» (?!), оправдание «вседозволенности» и т. п. Можно было бы обойтись и без заявлений, явно несоответствующих действительности, вроде того, что внимание Эйдельмана «все больше поглощается описанием интимной жизни (?!) исторических лиц, прежде всего особ императорской фамилии. Такова его книга о Павле I и его убийстве („Грань веков“)». Невозможно согласиться с этим огульным и бездоказательным утверждением.