Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова

Как же производится «беллетризация» документального материала? – вопрошает Т. Толстая. – А хотя бы так. Берутся воспоминания (скажем, Корнея Чуковского – блестящие, талантливейшие!) – и расписываются по ролям. <…> Простодушная убежденность, что «люди говорят, как пишут», что монолог внутренний не отличается от монолога внешнего, приводит к «реконструкции» совершенно диких и невозможных диалогов, произносимых напыщенным языком, мгновенно искажающих своей противоестественной тональностью облик говорящего120

.

«Сомнительно, чтобы мелкое крошево из частных писем, обрывков записей, материала рассказов и литературоведческих домыслов давало адекватное представлении о мировоззрении, о внутреннем мире, о творческом методе писателя». Сам Толстой, по Петелину, выходит для вдумчивой читательницы Т. Толстой довольно непривычным: «Прежде всего, это злобный брюзга», «подслушивает чужие тайны и лихорадочно записывает», «отказывая писателю в праве на воображение, В. Петелин отводит ему роль соглядатая», «Неясно, как человек с такой убогой фантазией мог написать „Хождение по мукам“»121

.

Основа рецензии – обширные примеры того, как Петелин переписывает и попутно «беллетризирует» источники, приспосабливая для своей цели, порой несколько раз: в кавычках, в пересказе, в диалоге… Это все, повторимся, обычный метод советских писателей, и современникам, особенно литераторам, неожиданно было читать претензии, в согласии с которыми нужно было бы тогда закрыть и серию ЖЗЛ, и серию «Пламенные революционеры», потому что значительная часть книг этих серий – компиляции и пересказы разной степени литературного качества, преимущественно же дурного.

В. Петелин предоставил рецензенту столь широкое поле для выбора примеров, что Т. Толстую даже трудно обвинить в каких-то придирках – их единицы: скажем, когда писатель упоминает крылатку Маяковского при описании встречи Толстого в доме Лентулова, то рецензент сурово напоминает, что в крылатке, то есть плаще, никто в доме не сидит122

. Но в целом текст Т. Толстой – это образцовая разгромная рецензия, не слишком желчная, не выходящая за пределы рассматриваемой книги. Завершает же Т. Толстая тем, что открывает читателю способ появления книги Петелина на свет:

Любителей ребусов и головоломок ждет на страницах книги и еще один сюрприз – «копирайт»: «(©) Издательство „Художественная литература“, с дополнениями и изменениями, 1982 г.». Дополнениями и изменениями относительно чего? Относительно первого издания? Но ни слова о том, что перед нами – издание второе. В аннотации же говорится: «В книгу… вошли главы из книг „Судьба художника“ и „Алексей Толстой“ В. Петелина, а также ряд новых материалов». Сколько же глав из «Судьбы художника – 79» вошло в «Судьбу-82»? Все. А из «Алексея Толстого» (ЖЗЛ)? Почти все – со стр. 103 до стр. 380. То есть и «Судьба-79», и «Алексей Толстой» вышли вторым изданием под одной обложкой, образовав первое издание «Судьбы художника – 82». Очень, очень странно… Главы двух исходных книг чередуются, и для того, чтобы подогнать их друг к другу, и произведены небольшие изменения и дополнения. Зато опечатки изменению не подверглись…123