Моцарт. Посланец из иного мира

Посудите сами. Только продолжительность жизни больного — еще одно обстоятельство, которое должно было бы поставить в тупик последователей «почечного» тезиса. Если бы Моцарт ребенком перенес гломерулонефрит, так и не излечившись полностью, то совершенно точно, что он не прожил бы после этого более 20–30 лет, тем более работая в полную силу до самого конца. Средняя продолжительность жизни пациента с хроническим гломерулонефритом составляет сегодня около 10, самое большое 15 лет. По данным ученого Сарре, даже в наши дни после 25 лет хронического нефрита в живых остается всего лишь 12 процентов больных, а что уж говорить о временах Моцарта, когда и условия жизни, и гигиена, и медицинские знания были неизмеримо скромнее, нежели сегодня! В высшей степени маловероятно, чтобы Моцарт был каким-то исключением, подтверждающим правило. А чудовищный объем его продукции, составляющий 630 опусов, более 20000 исписанных нотных страниц, — лучший контраргумент против «апатии, летаргии, хронического и длительного заболевания почек», не говоря уж о нагрузках, которые ему пришлось перенести за время многочисленных путешествий, не прекратившихся даже в последний год жизни. И это еще не все! У пациентов, умирающих от хронического заболевания почек, значительные отеки в конце чаще всего не наблюдаются. У Моцарта же именно финальные опухоли были проявлены настолько резко, что их заметили даже профаны.

Таким образом, трактовка последней болезни Моцарта, если выбрать путь хронического заболевания почек, встает перед дилеммой: острые терминальные отеки, если на то пошло, можно еще вписать в картину острого нефрита, но тогда эти проявления едва ли будут совместимы с симптомами, давшими о себе знать за недели и месяцы до смерти во всем их объеме.

И заметьте: нигде ни слова о жажде, об этом обязательнейшем симптоме любой хронической почечной недостаточности! Тем не менее, есть немало еще приверженцев «почечного тезиса», попадаются они и в свежей периодике.

Дитер Кернер, заново рассмотрел «тезис отравления» в моцартовском, 1956 году, ибо стремительная, острая «симптоматика почек», в смысле токсического ртутного нефроза, приводила к убедительному согласию с уже существовавшими подозрениями на интоксикацию (отравление). Моцарт, сам — как свидетельствует дневник Новелло — считавший, что он отравлен — то же подтверждают Немечек и Ниссен, — еще при жизни заклеймил Сальери словечком «убийца».

Окончательный вывод Дитера Кернера о том, что Моцарт отравлен, настолько убедил Вольфганга Риттера, что он предпринял дальнейшие исследования, направленные в первую очередь на поиск предполагаемых преступников этого невероятного в истории музыки скандала.

— То есть вы считаете прежний круг возможных «погубителей Моцарта»: тайные организации, композитор Сальери — тупиковым?

— Время доказало это. Хотя бы то, что Моцарт не мог стать жертвой масонов, то есть своих же братьев по ложе. Это абсурд! Или то, что Антонио Сальери же сразу после смерти Моцарта попал под подозрение как бесспорный преступник, о чем свидетельствовали многочисленные слухи. Таким образом, до последних дней моцартоведение ограничивалось этим кругом потенциальных преступников, совершенно игнорируя другие фигуры. Соглашаясь со своим мужем и следуя за ним, я постоянно в курсе этих открытых вопросов. Кстати, Вольфганг Риттер, благодаря материалам и выкладкам Дитера Кернера, обнаружил здесь для себя много нового, что проливало свет истины на смерть Моцарта. Он не только убедился в том, что Моцарт был отравлен, но и нащупал возможные мотивы этого преступления и соответствующий «круг преступников».

— То есть любителям музыки Моцарта да и всему миру будут сообщены новые открытия по поводу этой загадки века?

— Да, коллеги моего мужа обещали, что опубликуют решающие аргументы в пользу версии об отравлении Моцарта, а также обнародуют новые аспекты и разного рода обстоятельства, которые заставят более серьезно задуматься о причинах устранения композитора Моцарта, а главное — в иной проекции покажут ближайшее окружение австрийского гения.

Фрау Кернер порывисто встала и подошла к окну, за которым густой стеной стояли деревья дивного сада.

— Позвольте, я закурю, — сказала она и спросила: — Вы курите?

— У меня «Кэмэл», — сказал я и полез в карман.

— Вот и прекрасно, — сказала она. — Значит, никто из нас не будет в претензии.

— Да, совсем забыл, фрау Сильвия, — спохватился я, — у меня для Вас от господина Гунтера Дуды пакет с бумагами.

— Он мне звонил. Спасибо, благодарю вас, — кивнула она и жадно затянулась дымом легкого ароматного табака.

Походив по гостиной и остановившись напротив меня, она стала рассказывать: