Мотылёк

Сегодня утром, проходя мимо дома нового коменданта с богатым уловом барабульки на проволоке, я услышал, как слуга-заключенный, или «мальчик по дому», сказал молодой женщине:

– Мадам, вот тот человек, который ежедневно приносил рыбу мадам Барро.

Миловидная смуглая брюнетка, похожая на алжирку, спросила:

– Так это Папийон? – И тут же обратилась непосредственно ко мне: – Я имела удовольствие отведать ваших крабов у мадам Барро. Зайдите. Стаканчик вина с ломтиком козьего сыра, только что полученного из Франции, не помешают.

– Спасибо, мадам, но не могу.

– Почему? Вы же заходили к мадам Барро, а почему не можете ко мне?

– Потому что я это делал только с разрешения ее мужа.

– Послушайте, Папийон, мой муж командует лагерем, а я командую домом. Входите и не бойтесь.

Я сразу же почувствовал, что эта своевольная и хорошенькая женщина может оказаться для меня либо полезной, либо опасной. Я вошел в дом.

В столовой она угостила меня копченой ветчиной и сыром. Без всякой церемонии села напротив, налила мне вина, затем угостила кофе и превосходным ямайским ромом.

– Папийон, – сказала она, – несмотря на всю спешку, связанную с собственным отъездом и нашим приездом, мадам Барро все же нашла время немного рассказать о вас. Я знаю, что, кроме мадам Барро, вы больше никому не поставляли рыбу. Я надеюсь, что вы не откажете мне в таких же услугах.

– Я это делал из-за ее болезни. Что касается вас, мадам, то вы прекрасно себя чувствуете.

– Не буду вас обманывать, Папийон, я совершенно здорова, но я выросла в морском порту и очень люблю рыбу. Я из Орана. Меня беспокоит только одно: вы не берете денег, и это действительно неловко.

Короче, мы порешили на том, что я буду приносить рыбу. Выделив ей килограмма три барабульки и шесть крабов, я закурил. И в этот момент вошел комендант.

Увидев меня, он сказал:

– Жюльетта, мы, кажется, договорились, что, кроме мальчика по дому, никто из ссыльных не будет вхож в наш дом.

Я встал, но она удержала меня:

– Сядьте. Об этом ссыльном мне перед отъездом рассказала мадам Барро. Поэтому это тебя не должно касаться. Больше никто к нам не придет, кроме этого человека. К тому же при необходимости он будет снабжать нас рыбой.

– Ну хорошо, – сказал комендант. – Как вас зовут?

Я было приподнялся, чтобы ответить стоя, но Жюльетта, положив руку мне на плечо, усадила меня на место.

– Это мой дом, – сказала она. – Здесь нет коменданта. Это мой муж, месье Пруйе.

– Благодарю вас, мадам. Меня зовут Папийон.

– Ха! Я слышал о вас и вашем побеге из больницы в Сен-Лоран-дю-Марони три с лишним года тому назад. Но вот ведь в чем штука: один из троих надзирателей, которого вы оглушили, был не кто иной, как наш племянник.

При этих словах Жюльетта звонко расхохоталась. Смеялась искренне, от души, что свойственно молодым.

– Так-так! Значит, вы нокаутировали Гастона! Но это никак не должно испортить наши отношения!

Комендант все еще продолжал стоять. Он сказал, обращаясь ко мне:

– Количество убийств, совершаемых на островах ежегодно, просто невероятно. Гораздо больше, чем на материке. Чем вы можете это объяснить, Папийон?

– Месье комендант, отсюда люди не могут бежать, поэтому они становятся очень раздражительными. Здесь годами живут друг на друге и ходят по головам, поэтому чувства дружбы и вражды чрезвычайно развиты. Кроме того, из всех убийств, преднамеренных и непреднамеренных, раскрывается менее пяти процентов. Поэтому убийца всегда надеется выйти сухим из воды.

– Разумное объяснение. С каких пор вы увлекаетесь рыбной ловлей и какую вы работу выполняете, если можете ею заниматься?

– Я золотарь. Заканчиваю работу в шесть утра, что позволяет мне побродить с удочкой.

– Весь день? – спросила Жюльетта.

– Нет. В полдень я должен быть в лагере, а затем мне снова разрешается ловить с трех до шести вечера. Это не совсем удобно: из-за смены приливов и отливов иногда теряешь подходящее для ловли время.

– Дорогой, ты выдашь ему специальный пропуск, не так ли? – сказала Жюльетта, обращаясь к мужу. – С шести утра до шести вечера, вот он и будет ловить, когда ему нужно.

– Хорошо, – ответил комендант.

Я покидал их дом, очень довольный собой и собственным поведением. Три часа, с двенадцати до трех, представляли для меня большую ценность: это время сиесты (полуденного отдыха), когда почти все надзиратели спят, а следовательно, слабеет строгость надзора.