Мозговой Студень

Он должен был заиметь её. Должен был соскоблить прямо с тротуара и съесть, надеясь, что никто этого не заметит. Он мог представить себе реакцию партнёра, проходящего однажды по улице и заметившего Бэрроуза, пожирающего плевки бездомных. Он мог представить себе, что сказал бы президент фирмы, услышав об этом. С каждым прожитым днём и с каждым съеденным плевком какого-нибудь забулдыги, Бэрроуз понимал, что это лишь вопрос времени.

Однажды в Сиэттле его остановил коп, и хотя Бэрроуз и предположить не мог, что поедание плевков с тротуара противозаконно, он был благодарен, что в это же время констебль получил вызов по рации. Бэрроузу не хотелось объяснять, что он делал. Многие бездомные тоже его видели, но им он не был обязан объясняться.

Порой он платил отребью из местных проституток, чтобы те откашлялись ему в рот. Иногда он подходил к гниющим в подворотне парализованным бродягам и давал им сто баксов, чтобы те выудили и сплюнули ему в руку гигантскую соплю, после чего Бэрроуз съедал её, как гурман, смакующий осетровую икру с тоста. Однажды он заплатил жирной бомжихе с Джексон-стрит, чтобы она отхаркнула ему в рот побольше. Её вонь была самым ужасным из того, что обоняние Бэрроуза когда-либо испытывало, но она постаралась и выплюнула комок слизи размером с кулачок младенца. Покатав его на языке, Бэрроуз нашёл в нём гнилой зуб, который проглотил вместе с остальным подарком.

Бомжи, шлюхи и неизменное отребье улиц Сиэттла — это одно, но Бэрроуз знал, что ему следует быть осторожным, ещё осторожнее, чем раньше. Нельзя чтобы люди на улице узнали его, о нет, не с его фотографией, постоянно висящей в рыночных новостях, не с его фотографиями в «Форбс» и финансовых журналах. Но всё чаще казалось, что чем дольше это гротескное проклятие длится, тем больше он в нём теряется.

С каждым проглоченным комком Бэрроуз понимал насколько это неправильно, насколько безумно и ненормально. И за два десятилетия, что прошли со времён первого причастия в двадцать лет, он всегда полагал, что его недуг был настолько редким и обособленным, что принадлежал исключительно ему.

Что он мог сказать своему врачу? Что он мог сказать психоаналитику? Видите ли, у меня есть одна проблема? Я ем мокроту.

Нет и нет. Он не может этого сказать, потому что не верит, что кто-либо на земле может быть одержим столь странным и грязным пристрастием.

Со своим проклятием Бэрроуз чувствовал себя единственным в мире. До тех пор, пока…

* * *

Как обычно после работы, он охотился за свежим комком слизи, обследуя «Бомжатник» — самые стрёмные кварталы Третьей и Йеслер. Чёрт побери! — пришла безнадёжная мысль. Увидев толпы прогуливающихся туда-сюда людей, Бэрроуз зачесался как наркоман. Видневшийся «Кингдом»[4] напоминал, что бейсбольный сезон в самом разгаре; увеличившееся количество прохожих сильно осложняло его мучения.

Жди,

 — подумал он. — Другого выхода нет.

Бэрроуз нырнул под колоннаду здания окружного суда, в компанию вышедших на перекур служащих.

Он простоял там несколько часов.

Он ждал.

К восьми вечера, у него глаза на лоб лезли от нужды. Ногти вырыли ямки-полумесяцы в мякоти ладоней, а лицо казалось скользким от пота. Бэрроуз наблюдал за порхающими по улице шлюхами, каждой из которых он был бы благодарен за стобаксовый плевок в его рот; наблюдал за вознёй бомжей, отхаркивающих свои драгоценности на тротуар.

Слишком далеко от Бэрроуза, чтобы претендовать на них.

Солнце садилось. В ожидании, он почти прогрыз дыру в нижней губе. А затем…

Проехавший мимо бородатый толстяк в инвалидной коляске (в клетчатой рубашке, кто бы мог подумать, но это же Сиэтл) громко сплюнул. Комок черноватой слизи приземлился всего в футе от места, где стоял Бэрроуз.

Сердце Бэрроуза заколотилось.

Он выскочил с карточкой в каждой руке. Опасливо глянул вверх и вниз по улице, показывающей ему редких прохожих.

Бэрроуз соскрёб комок, подошёл к большому коричневому мусорному контейнеру за автобусной остановкой, затем наклонился, будто завязывает шнурок на туфле.

Он не завязывал шнурки.

Его губы подобрали с карточки свежий сгусток. Со вздохом, Бэрроуз раздавил языком солоноватый комок между языком и нёбом. Посмаковал и проглотил.

Иисусе…

Это было всё, что он мог тогда сделать, не засовывая руку прямо в свои итальянские слаксы в тонкую полоску и не мастурбируя. Его колени тряслись как в лихорадке. Он сосредоточился на сгустке, спускающемся вниз.

Господи Иисусе…

Когда возбуждение унялось и взгляд прояснился, он услышал слева шарканье. На остановке, нисколько не волнуясь подумал Бэрроуз. Вдруг, несмотря на то, что тротуар и остановка были безлюдными, он увидел…

Ещё одного бомжа — высокого, тощего мужика. Чёрные от грязи джинсы, длинные волосы, борода с запутавшимися в ней козявками и крошками еды. На спине серо-коричневой куртки — надпись: «Приют для бездомных Кинг Стрит госпел», и он делал нечто совершенно необычное: он…

Какого…