Можайский — 1: начало

— А ведь это анекдот, господа! — Инихов приложился к бутылке, отхлебнув прямо из горлышка. — Право, очень смешно!

Чулицкий покосился на своего помощника, но не сказал ничего. А вот Митрофан Андреевич неожиданно подхватил и даже рассмеялся:

— А ведь вы правы, черт побери! Самый настоящий анекдот! Мне даже вдруг интересно стало… эй, Сушкин!

— Да?

— Если мы тут все так и останемся, что, по-вашему, завтра в газетах ваши собратья настрочат?

Сушкин на мгновение задумался, а потом рассмеялся тоже:

— Да! Материальчик выйдет ошеломительный!

— А где, позвольте спросить, ваши люди?

Митрофан Андреевич, даже вздрогнув от неожиданности, посмотрел на молчавшего до сих пор и вдруг заговорившего Саевича.

— Неужели так долго — запрячься и проехать пару кварталов?!

Сушкин кашлянул. Чулицкий с Иниховым отвернулись, сделав вид, что обсуждают что-то между собой. Можайский поджал губы. Даже Гесс, старинный друг Саевича, неодобрительно посмотрел на фотографа и покраснел за него.

Полковник ответил сухо:

— Механическая лестница уже должна быть на месте.

— Да? И где же она? — Саевич, казалось, не смутился ни реакцией Гесса, ни тоном Митрофана Андреевича. — Чего они ждут?

— Ничего не ждут. Они людей спасают.

— Видите ли, господин Саевич, — Сушкин тронул фотографа за рукав поношенного пиджака, — со двора людей проживает раз в двадцать больше, чем в этих апартаментах.

— Я бы сказал, в пятьдесят, учитывая размеры дома, — уточнил полковник.

— Да, — согласно кивнул Сушкин, — возможно.

Тут было бы можно заметить, что в гостиной воцарилась мертвая тишина, но это было бы далеко от истины: трещали стенные панели, гудело пламя, завывал, смешиваясь с валившим из окна дымом, штормовой ветер.

Внезапно погас свет: возможно, электричество отключили пожарные, но возможно и так, что просто перегорели провода. Темно, однако — в полной, разумеется, мере, — в гостиной не стало. Огонь давал достаточное освещение, хотя вот от такого-то света мурашки побежали бы по коже даже самого смелого — до безрассудства — человека. Побежали они по спинам и всех находившихся в гостиной, даже по спине полковника Кирилова, а Саевич, присев на корточки, всхлипнул.

— Встаньте!

Саевич никак не отреагировал на команду.

— Поднимите его: отравится. Угарный газ стелется понизу!

Гесс и Можайский, схватив фотографа за плечи, подняли его на ноги, и он, бессильно повиснув на руках своего товарища и «нашего князя», всерьез их отяготил.

Трудно сказать, чем всё это могло бы закончиться, но тут — с улицы — послышался резкий полицейский свисток.

— Любимов! — Можайский отцепил от себя Саевича, оставив его целиком на попечении Гесса, и бросился к окну. — Он!

Кирилов подбежал к Можайскому и тоже, стараясь не дышать, чтобы не наглотаться валившего в окно дыма, выглянул наружу. Внизу, на тротуаре, Любимов — в одном форменном сюртуке — и кучер, Иван Пантелеймонович — в шинели, — уже растянули брезент — при активной подмоге наиболее дюжих из собравшихся зевак — и, задрав головы, смотрели вверх. Любимов периодически давал сигнал свистком. Увидев появившихся в окне Можайского и Кирилова, поручик перестал свистеть и замахал рукой: прыгайте, мол!

Несмотря на то, что его старались удерживать как можно более натянутым, брезент под напором ветра ходил ходуном. Выглядело это, как минимум, беспокойно, а если положить руку на сердце — попросту страшно.

— Туже, туже!

Высунувшись из окна еще больше, Кирилов закричал так громко, как только мог. Его, по-видимому, услышали. Во всяком случае, отчаянно упираясь ногами в растоптанный от снежной каши множеством ног тротуар, люди подались в разные стороны, и брезент натянулся. Теперь по нему пробегали только мелкие волны. И хоть и это было нехорошо, но всё же так уже можно было прыгать.

— Молодцы! Сейчас — самое сложное! Первым выбросим доктора!

Словно телепатически поняв Кирилова, Чулицкий с Иниховым уже подволокли к окну бормотавшего что-то неразборчивое Михаила Георгиевича. Доктор по-прежнему был вне себя, ничего не соображал и только тогда, когда его, как куль, начали, подхватив за разные части тела, переваливать через подоконник, предпринял попытку отбиться:

— Что! Что! — Михаил Георгиевич затрепыхался, но было поздно. — Ах, вы…

Падение на брезент прошло на удивление благополучно. Доктор — вероятно, от неожиданного ужаса совершенно, как ему должно было показаться, безумным поступком товарищей — даже всерьез протрезвел и, пусть и покачиваясь, самостоятельно сполз с брезента и встал на ноги. Впрочем, едва он поглядел наверх, как тут же сел прямо на панель: с ошеломленным видом и в самом прямом смысле отвисшей нижней челюстью.

— Саевич! — Кирилов дал Гессу знак, и Гесс потащил упиравшегося фотографа к окну. — Вперед!

Но фотограф начал сопротивляться всерьез. Он что-то кричал, однако вслушиваться в его крики было недосуг. Гесс размахнулся и мощным ударом кулака отправил товарища в нокаут. Не успели длинные волосы Саевича свободно разметаться, не успели ноги его подкоситься, как его, как и доктора давеча, ухватили в несколько рук и вышвырнули в окно.