Мрачные всадники (ЛП)

Кой Фаррен вытащил ковш из деревянной бочки с водой, стоявшей рядом с фургоном, и осторожно отпил. Затем вернул ковш на место и задвинул крышку длинными тонкими пальцами.

— Я хочу сказать, Лайл, что мы сами могли навлечь на себя беду. — Он тяжело вздохнул. — Я виню только себя. Всё дело было в спешке, не так ли, Лайл?

Джон Лайл почесал спутанную черную бороду, свисавшую ему на грудь, как шкура черного медведя.

— Да, думаю, так и было.

— Видишь ли… Виноват я и только я! Я непростительно торопил нас, хотя должен был позаботиться о том, чтобы замести следы. Ты понимаешь, о чем я говорю, Лайл?

— Ага. — Большая голова закачалась вверх-вниз, как манекен на десятицентовом карнавале.

Кой взъерошил растрепанные волосы брата, зная, что Джон Лайл редко что-то понимал; не понимал и сейчас.

Когда речь шла о размышлениях, Джона Лайла можно было в это уравнение не включать. Кой безоговорочно это принимал. Заговоры и стратегии были исключительно его сферой деятельности.

От матери не было никакой пользы, а от отца, доброго майора Фаррена — и того меньше. Вот и выпало на долю Коя следить за семьёй сквозь путаницу, повороты и дыры жизни.

А в их лагере на холмах над Чимни-Флэтс он совершил серьезную ошибку, которая, возможно, будет дорого им стоить.

Когда они разбивали лагерь, Кой обычно брал на себя заботу о том, чтобы все было приведено в порядок после их отъезда. Чтобы вокруг не осталось ни клочка улик.

Но в Чимни-Флэтс он так не сделал.

Все, что он чувствовал, — это ветерок, дующий от денег Нейтана Партриджа, и он ослепил его, заставив забыть обо всём остальном. Жадность погнала его вперед, заставила выйти на тропу раньше, чем это было допустимо или необходимо.

Кой вытащил тонкую сигару из суконного пальто и поджег ее горящей палочкой от костра. Он смотрел, как солнце опускается все ниже и ниже к горизонту, словно огромное кровоточащее глазное яблоко, и не переставал задаваться вопросами.

Если кто-то случайно наткнётся на их предыдущий лагерь, если кто-то станет совать туда свой нос… Это будет неприятно.

«Кой Фаррен, — подумал он, — ты зашел слишком далеко, чтобы послать сейчас всё к чёрту».

Они разбили лагерь в стороне от главной дороги, в нескольких милях от Дед-крика. С их места открывался прекрасный вид на город, прилепившийся к скалам внизу. По обе стороны тянулись густые леса и дикие холмы. Братья Фаррен спрятались на небольшом лугу. Они были в безопасности. Они были скрыты от посторонних глаз, и никто не смог бы приблизиться к ним незамеченным или неуслышанным.

И всё же Кой беспокоился.

Он выпустил голубоватое облачко дыма, которое, танцуя на ветру, рассеялось. Он услышал донёсшийся из леса стон и хитро улыбнулся, как крыса при виде сыра.

— Лайл, — сказал он, — подбрось в огонь одно-два поленца. Думаю, время уже близко.

Джон Лайл сделал, как было велено. Он принес к костру охапку дров, которые ранее расколол на тонкие щепки. Он бросил их на землю и начал подкармливать пламя, огонёк за огоньком.

Он смотрел на костёр с почти ритуальным благоговением, как дикарь, созерцающий своего бога. Огонь отражался в его пустых, мертвых глазах. С его губ свисала полоска слюны, и он вытер ее грязной рукой.

Кой вошел в лес, нырнул под ветви сосен и очутился на небольшой поляне. К обеим сторонам ствола приземистого дуба были привязаны две женщины с кляпами во рту. Это были мать и дочь Папаго. Их племя давным-давно было переселено армией в резервации, но эти двое остались в горах, влача там жалкое существование.

Мать была худой и костлявой; ее плоть была покрыта шрамами и морщинами, как ссохшаяся на солнце буйволиная кожа. У нее слезились глаза. Она, казалось, не понимала, что происходит, и, вероятно, к этому моменту своего жалкого существования ожидала от белых только худшего.

И в этот раз она окажется абсолютно права.

Кой возвышался над ней, крепко зажав сигару в уголке рта, и смотрел на нее с полным безразличием. Затем ткнул ее носком ботинка. Она попыталась отпрянуть, но веревки держали крепко. Она отказывалась смотреть на него, и тогда Кой присел на корточки рядом с женщиной.

Она не подойдёт. Абсолютно не подойдёт.

Вытащив из ножен на поясе нож для снятия шкур с длинным изогнутым лезвием, Кой осторожно провел им по большому пальцу. На коже мгновенно выступила кровь. Он слизнул несколько капель, не вытаскивая изо рта тлеющую сигару.

— Вы извините меня, мадам, — сказал он и быстро, как кошка, ударяющая свою жертву когтями, полоснул её ножом по горлу.

Ее глаза расширились, края раны раздвинулись, как надутые губы, и красная волна крови хлынула на серое платье. Она дрожала и билась в судорогах, но довольно быстро умерла.

— Пожалуйста, примите мои извинения, — повторил Кой.

Он подошёл к противоположной стороне дерева.