Мраморное поместье(Русский оккультный роман. Том XIII)

Ах, Анютка, Анютка! Она ведь все понимала простой своей душой, все понимала, бедная моя неученая девочка… С тех пор у меня нет никого: среди ученых курсисток ни одной такой, как бы мне хотелось. Некому сказать и все пишешь, пишешь в эту тетрадку. Иногда я очень устаю, но все пишу и даже не знаю зачем. Мне давно уже хотелось погулять в огромном университетском саду. Я так привыкла к нашему парку, что в городе скучаю за ним. А осень такая красивая, янтарная… Но сад заперт.

Надя Шатова говорила, что туда всегда можно попасть, если заплатить сторожу, но мне неловко было это сделать.

Вчера в шесть кончилась публичная лекция по литературе. Я была на ней, потому что надеялась его встретить, но его не было.

После лекции я решилась, наконец, подкупить сторожа и попала в сад. Мне было так хорошо в саду, так неожиданно светло на душе, точно красота осени — это сильное, чудное лекарство.

Сад огромный и в нем никого, никого не было. Я бродила по незнакомым дорожкам и радовалась, что они незнакомые, и что листья шуршат под ногами. Сошла вниз, но там какие-то постройки, должно быть, люди, а потому я снова поднялась выше и скоро набрела на полянку, где стояло небольшое здание, стеклушка. Я долго высматривала, нет ли там людей. Никого не было. Тогда я решилась перейти через полянку и подойти.

Давно я, кажется, не испытывала такой радости, как когда зашла в эту маленькую оранжерейку. В глубине ее стояло несколько больших вазонов с деревьями, а кроме них, вся она была заполнена туберозами и хризантемами на стойках. Должно быть, запах тубероз опьянил меня, потому что вскоре голова у меня закружилась. Я села на скамейку, или это была пустая стойка для цветов, и погрузилась в какое-то тихое, тепличное забытье. Сейчас же музыка «Пиковой дамы» зазвучала в ушах. Я вспоминала все, что видела. И странно: мне кажется, что тогда все напевы всплывали в памяти, хотя я всего раз слышала их.

Но только прозвучав, каждая мелодия и каждая сцена оканчивались в моем воображении сценой и словами:

«Остановитесь, умоляю вас!..»

Вдруг что-то хрустнуло за зеленью больших вазонов. Я испугалась, вскочила и первое мое движение было бежать.

— Остановитесь, умоляю вас!..

Что это, сон, бред?.. Нет, действительно, кто-то сказал эти слова.

Я остановилась, как вкопанная. Пораженная этим совпадением, я не могла двинуться. Может быть, туберозы пахли слишком сильно. Я не могла сделать также ни одного движения, когда развернулась зелень вазонов, и я увидела его.

Он был в том же студенческом сюртуке, как тогда и опять его глаза стали такими, как в тот вечер, и снова он пристально вглядывался каким-то зачарованным, странным взглядом.

— Это ты, ты, Станка?

Я вздрогнула от этого странного имени, от созвучия с надписью на могиле, но стояла недвижно… Только дышать мне стало тяжело и сердце бешено билось, но имя это так потрясло меня, что я не могла сказать ни слова.

Я долго не могла говорить, когда он подбежал ко мне и, взяв за руки, мягким движением усадил на скамью, а сам сел на землю возле меня и, не выпуская моих рук, прижал их к своему лицу на моих коленях.

— Станка, Станка, — шептал он, — наконец я встретил тебя, прости меня, прости меня, Станка.

Только когда я почувствовала его теплые слезы на своих руках, жалость к нему вернула мне силы:

— Успокойтесь, в чем вы виноваты предо мной?

— Я не знаю, не знаю, Станка, не могу вспомнить, потому что это было очень давно… Все, что было тогда, иногда всплывает предо мной, как какие-то ярко недвижимые, мертвые маски, и маски эти теснятся у меня в сердце… Я чувствую их, но когда хочу схватить, запечатлеть в памяти, они вдруг тускнеют, исчезают, и только ты, Станка, остаешься, одна ты остаешься, и я знаю, что страшно виноват пред тобой. Слышишь меня, Станка, мне жить очень тяжело, потому что я виноват… Но я должен жить…

Он поднял на меня свои странные, зачарованные глаза.

— Я должен жить, потому что моя жизнь — расплата, это — расплата. Станка… Слышишь, как они кричат, смотри, как они разносят это слово по земле…

Он поднял руку, указывая на стаи с криком летевших над нами осенних галок.

— Видишь, они летят туда, где тополя вершинами держат закат, как алое знамя, и всюду, далеко за пределы этого заката, всюду разнесут они страшное слово «расплата»…

Он говорил это спешно, а некоторые слова шептал.

Я молчала, пораженная странным смыслом его речи и необычайностью выражений. Не знаю, почему не страшно, а только больно мне становилось, когда я стала понимать, что он безумный.

Когда он, видимо, очень возбужденный, умолял меня о прощении, я смущенно отвечала:

— Прощаю вас.

Он, видимо, успокоился от этих двух слов и вдруг замолчал, спрятав голову у меня на коленях и целуя мои руки.

Произошло это так, что я сразу привыкла к нему и мне не было стыдно, а только жаль его.

— Но почему вы называете меня Станкой?

— Потому что ты Станка… Милая, ведь я же узнал тебя. Разве это имя тебе не нравится?

— Нет, нравится. Но только там, где я живу, на одной могиле написано: «Sono stanca». Вы знаете, что это значит?