Мсье Гурджиев

«Вы, требует Гурджиев, теперь просить: «Господи помилуй»». Вот они и слова. Нашлись паиньки, которые поторопились громко произнести («орите погромче»): «Господи помилуй». Однако некоторые верующие не сумели возгласить эти слова бездумно подобная гимнастическая молитва их озадачила. Этакая духовность навыворот: сначала физическое усилие, потом умственное, а напоследок душевное. Привычнее другая обстановка более или менее удобные скамеечки для молитвы, песнопения, витражи. Так взывать о милосердии куда уютнее. А тут под звуки рояля, исполняющего какие-то малоазийские мелодии, которые еще не каждому придутся по вкусу, стараться правильно исполнить упражнение. Для чего надо напрячь мышцы предплечья и одновременно ухитриться расслабить бедра. При этом и голова должна «работать». Притом движения всех участников должны быть согласованными, а их семь рядов по шесть человек, то есть сорок два. Ряды и шеренги выровнены. Каждый делает особые движения, но стоит кому-либо совершить малейшую ошибку, усилия остальных пойдут насмарку. А под конец, по команде, требуется еще, собрав всю свою отвагу это выглядит комически, не только пробормотать «Господи помилуй», но еще и прочувствовать эти слова.

Ни глаз, опущенных долу, ни ложной экзальтации. Случалось, движения достигали предельной скорости, упражнение номер двадцать семь (без названия, только номер) совершалось с исключительной слаженностью. Кажется, вот-вот совершится коллективное преодоление машинальности работа механизма подчинится разуму. Сознание при помощи тела достигает высших состояний. Этому не сопутствуют ни умиление, ни вдохновение. Ценой невероятного напряжения ты покоришь вершину, но из-за головокружения будешь вынужден тут же начать спуск. Ценность этого упражнения в том, чтобы подвигнуть дезертира на сверхусилие ведь для спасения своей шкуры ему приходится бежать опрометью, прыгать выше головы. Иногда нас вспышкой озаряет предвиденье результата, но это, как правило, случается в отсутствие Гурджиева. Когда он рядом, тут уж дыхание не переведешь, ни на чем не сосредоточишься Гурджиев постоянно усложняет упражнения, изобретая все новые и новые.

Он подходит к ряду, выравнивает его, проверяет, хорошо ли у каждого сгруппированы мышцы рук, ног, груди, потом переходит к другому ряду. Словно художник-мультипликатор, он выверяет движения одной фигурки, другой, и так пока не оживит каждую. Ряды плавно раскачиваются, словно волны. В движении выражается не личность, а состояние. Вы, мол, всего лишь иероглифы некоего богатого языка, на котором я буду говорить посредством вас, беседовать со смертью. Пускай вы неумелы, медлительны, запечатлевайте, запечатлевайте же эти иероглифы в своих мышцах, головах и, если удастся, чувствах. Вы воспроизводите тексты своего нутра. Понять этот язык может только тот, кто его использует, вы живые буквы.

Некоторые, как правило, девушки, стремятся отличиться им это наиболее свойственно. Они записывают за учителем, заносят эти иероглифы на грифельные доски. Рецепт на все случаи жизни, сводная партитура. Порой им предоставляется случай покрасоваться. Вдруг да неистощимый на выдумку Гурджиев решит вырядить всех в турецкие костюмы. И ничего не поделаешь. То-то будет неразбериха. Это, конечно, оскорбит эстетическое чувство некоторых разинь Другие же, не такие снобы, будут считать, что они участвуют в каком-то очень важном действе, лишь смахивающем на маскарад, присутствуют при незавершенном, но выдающемся событии. Сам кордебалет ничего не обсуждает за него думает наставник. Всем этим парижанам в турецких туфлях, негритоскам из Гавра-Комартена, автобусным дервишам Гурджиев бросает горсть лакомых конфеток.

СОВРЕМЕННЫЙ ЧУДОТВОРЕЦ, МАТЕРИЯ И ДУХ

ВСЯКИЙ раз, когда происходит явление истины, она поражает своей простотой. Но подлинная простота всегда невыразима. Человек, удостоенный явления истины, бывает потрясен ее очевидностью и возмущается, если не видит ее отблеска в глазах ближнего, позабыв, что еще недавно сам был слепцом.

Это свойственно не только людям, но цивилизации, эпохе. В течение двух тысячелетий греки поклонялись Зевсу-громовержцу. Попробуй в те времена кто-нибудь заявить, что молнии вовсе не божественного происхождения, а просто электрический разряд, его бы прикончили за богохульство. В наши дни за подобное убивают гораздо реже. Да и не убьют, только посмеются.

Посмеются и над новым чудотворцем. Его вычурная гимнастика озадачивает. Есть ведь системы движений по крайней мере ясные и надежные: оздоровительные, фольклорные, монашеские, балетные… А тут нечто небывалое, не соотносимое с известными учениями и оттого тревожное. Нечто путаное, сомнительное, эклектичное, словно метеоролог основывался бы одновременно и на теории электричества и на вере в Юпитера. Для каждой монадологии свое время.