Мсье Гурджиев

Мне кажется, что мое свидетельство будет понятным только в контексте, дополненное и подкрепленное воспоминаниями людей, которые всерьез работали с Гурджиевым (желательно не писателей и не журналистов).

Именно тех, кто писать не умеет, писать не призван и за здорово живешь писать не сядет. Вот им бы и попробовать.

Да и умерли все писатели, участвовавшие в гурджиевских группах. В первую очередь скорблю о Люке Дитрихе и Рене Домале. Я достаточно хорошо знал Люка и не сомневаюсь, что он делал записи. Домаля я не знал вовсе, поэтому ничего не рискну утверждать. Но ведь Луи Повель любезно открыл свой сборник для самых разных свидетельств. Какой из меня «посвященный»? Мой маленький эксперимент был достаточно нелеп и смехотворен. А кто мешал более опытным ученикам Гурджиева дополнить его тем, что я упустил, уточнить то, что я исказил или неверно понял? Однако они уклонились.

Это я о живых. Но ведь умершим представить свои свидетельства еще более важно. Однако им, как оно всегда бывает, заткнули рот те, кто считает себя их законными наследниками. Они и позаботились, чтобы в сборник не попали наиболее важные отрывки из записей Дитриха и Домаля. Последовал презрительный отказ, как бы от имени умерших.

Охотно облекаюсь в это презрение с тем же животворным чувством, что испытывали апостолы. Под руководством Гурджиева я столь прилежно повторил урок Христа, что не заношусь ни перед мытарем, будь он даже журналистом, ни перед какой-нибудь дамой из непосвященных.

Никому не желаю корчиться на угольях, а потому, из гуманных соображений, посоветовал бы всякому, кто хранит в пожелтевших папках пытливую мысль умерших, как можно быстрее избавиться от этой гремучей смеси, передав ее единственному законному наследнику. Гражданское право (в том числе и в первую очередь авторское) тут ни при чем: единственный наследник все человечество, все мои ближние.

И вот этих моих ближних я умоляю не принимать всерьез такое скудное свидетельство, как мое. Умершие рано или поздно заговорят, в том числе и сам Гурджиев. Его грубоватое сочинение (оно уже издано на английском) поначалу может и разочаровать, зато потом пусть жестко, но умело заставит взглянуть на мир новыми глазами. Заставит, разумеется, только того, кто действительно готов взяться за «работу».

Часть IV

ЛИТЕРАТУРА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Моя антология. Почему мы не можем сказать: «В пять часов маркиза выпила чашку чая». Я пишу, преодолевая собственное несуществование. Я пишу, чтобы сотворить мир. Слово, облекающееся Плотью. Пример: слово «дерево». Пример: слово «дружба». Роллан де Реневилль, Рене Домаль и дьявольская гордыня. Риск. Приключение, которое приводит к гибели. Агония Люка Дитриха.

КАЗАЛОСЬ бы, моя задача проста Учение привлекало многих писателей. Велик был соблазн собрать все сочинения, написанные под большим или меньшим влиянием гурджиевских идей, навеянные его «духовным опытом», затем присовокупить к ним наиболее подходящие выдержки из поэтов, которые, по словам Бодлера, жертвовали «поэтичностью» во имя поэтического эксперимента (например, Рембо, Нерваля, Бретона, Малькольма де Шазаля), и романистов, разрушавших романную форму в поисках наиболее точного воплощения внутреннего мира человека (например, Джойса, Пруста, Фолкнера, Сэмюэла Беккета). Получился бы полный свод всего живого и подлинно современного в нынешней литературе, достойного эпохи великих прозрений. Однако такой цели я себе не ставлю, и вообще сомнительно, чтобы подобный свод появился в ближайшее время. Утешением читателю может послужить то, что в отличие от большинства составителей антологий, создающих, за исключением двух-трех, пособия для конформистов, я не стремлюсь все до конца разъяснить. Может быть, тайна до поры и должна оставаться тайной. Сокровища всегда хранятся в тайниках.

Я подобрал тексты, причем только французские, основывающиеся на личных впечатлениях о Гурджиеве. Следовательно, с образцовой антологией моя подборка не имеет ничего общего.

ВОТ что нам внушал Гурджиев.