Мсье Гурджиев

В юности Гурджиев кое-где побывал, кое-что повидал, кое-чему научился. Успенский свидетельствует, что его наставник не только прекрасно разбирался в художественной и товарной цен­ности восточных ковров, но и понимал их космическую символику. Был он знаком, хотя и крайне поверхностно, и с молитвенной практикой различных дервишеских орденов, прежде всего, очевидно, с методами психофизических тренировок, выработанных суфийским братством Накшбандийа. Но если подлинный дервишеский «зикр», то есть «поминание» Бога, сопровождаемый или, вернее сказать, подкрепляемый священными «танцами», имеет целью хотя бы сиюминутное ощущение слиянности с Божеством, то «балетмейстерская» деятельность Гурджиева, впитавшая в себя некоторые, да и то чисто внешние, приемы этих «танцев», не имела ничего общего с их мистико-космологической сутью. Происходящее во время зикра «страшное и сладчайшее исчезновение в Боге и вечности»[6]

подменялось в гурджиевских «балетах» «точным воздействием на двигательные центры, искусным отключением определенных мышц, расслаблением поочередно левой и правой сторон тела», словом, вещами, не имеющими ни малейшего отношения даже к тому, что принято называть «духовной самореализацией». Учитель просто-напросто превращал своих приверженцев в «строй сомнамбул, движущихся взад-вперед, влево-вправо, совершающих повороты, — совершенно синхронно, как единое тело, единая душа, один разум». Очень часто в работе с учениками Гурджиев использовал упражнение «кифф» или «ист», когда учитель восклицает: «Стоп!» — и ученик прекращает все физические движения до тех пор, пока ему не разрешат расслабиться. Но если в дервишеских орденах это упражнение «является эффективным методом освобождения от власти ассоциативного мышления и создания необходимых условий для передачи бараки» (духовного благословения)

[7]

, то в «педагогической» практике Гурджиева оно стало средством подавления воли учеников, превращения их в живых марионеток, послушных воле «оккультного кукловода». Он терпеливо выжидал миг, когда большинство «танцоров» окажется в особенно напряженных, неустойчивых позах, и, видимо, наслаждался их беспомощностью, их жалким видом, когда они, превращенные в живые статуи сигналом «стоп», валились на пол, не в силах удержать равновесие. Итогом странствий и «встреч с замечательными людьми» стала для Гурджиева чисто практическая отработка врожденных паранормальных свойств. Для меня ясно, что без основательной выучки в каких-то потаенных школах «левой руки» он так и остался бы в лучшем случае деревенским колдуном, местечковым магом, умеющим разве что наводить порчу на чем-то не угодивших ему соседей да составлять рецепты приворотных зелий. Гурджиеву случалось говорить о себе в третьем лице, в том числе по поводу тех школ «левой руки», где он совершенствовал свои паранормальные свойства: «…нужно в этой связи помнить, что «черный маг», добрый или злой, всегда является продуктом школы»[8]. Объективные свидетельства вполне здравомыслящих людей (именно таковым был в первую очередь трезвейший и скептичнейший Петр Демьянович Успенский) го­ворят о том, что Гурджиев не только мог общаться со своим собеседником на расстоянии, внушать ему те или иные мыслии чувства, но и обладал способностью — также на расстоянии — вызывать у людей чисто физиологические ощущения, чаще всего болевые. Он, бесспорно, был замечательным психологом-практиком, знатоком темных закоулков человеческой души, опытным «дрессировщиком» людского стада, гениальным гипнотизером, способным одновременно подчинять себе волю многих десятков людей. Более того, Гурджиев, в пору расцвета своей «педагогической» деятельности, являлся чем-то вроде живого магнита, неудержимо влекущего к себе людей самых разных уровней интеллекта, самых разных сословий, самого разного достатка. Некий Захаров, пообещавший познакомить фон Хартмана с Гурджиевым, предупреждает его: «Но здесь есть нечто, что может вас шокировать. Видите ли, принято думать, будто высшее знание дару­ется бесплатно. Но если вы и ваша жена хотите участвовать в «работе», вам придется выложить некоторую сумму»[9]. Сумма оказалась, ни много ни мало, равной тысяче долларов, однако Хартман, и глазом не моргнув, согласился купить кота в мешке и при первой же встрече с Учителем осведомился, когда он может вручить ему эту кругленькую сумму. Гурджиев попросил его не волноваться: «Настанет день, когда вы — стоит лишь мне захотеть — с радостью отдадите все, что у вас есть. А пока в этом нет необходимости».