Мстители двенадцатого года

Тут было не столько расчета, сколько хитрости. Ростопчин не успел принять надлежащих мер и вывезти из города арсенал — некогда было, афишки выпускал. Оставлять его неприятелю — за это можно и головы лишиться. Впрочем, так и так риска особого не было. Большая часть хранившегося в Кремле оружия была неудобна для употребления. Попросту говоря — непригодна. Может, с музейной стороны, с исторической старые кремневые ружья и пистолеты с изъеденными временем стволами, с ослабевшими пружинами курков и полок и были достаточно ценны, но боевое их применение составляло опасность не столько для врага, сколько для самого стрелка. Додумался граф и до того, что выпустил на волю воров и каторжников, дабы составить из них отряды сопротивления и поджигателей. Эта братия довольно широко порезвилась на Москве, не пуще завоевателя. Лавки, магазины, подвалы в богатых домах — вот была их цель и задача. И тут они преуспели. А их вклад в общенародную борьбу чаще всего заключался в том, что, сталкиваясь с французами при разграблении винного погреба, уж тут-то они проявляли чудеса патриотизма. Ни глотка вина супостату! Сами все выпьем.

Из письма Оленьки Алексей мог предположить — если, конечно, отец в Москве, — что он со своим «ополчением», скорее всего, занял их дом на Тверской. Чтобы не допустить в него захватчиков, предохранить от неизбежного разграбления.

Отчий дом… Что может быть ближе и теплее русскому сердцу. Милые воспоминания, первые радости и разочарования, заветные уголки. Дом Щербатовых был по тем временам не велик. В два этажа, за кованой оградой. Небольшой сад, напоминающий загородную усадьбу, каретный сарай, где можно было скрыться со своими тайнами, обидами, да и просто так в глубине старинной кареты с кожаными простеганными подушками, с плотными занавесями, с гербами на дверцах. Крохотная оранжерейка с двумя пальмами, которые никак не хотели расти вверх, несмотря на все старания немца-садовника, а размашисто отвоевывали себе пространство, загораживая проход и оттесняя другие, не столь назойливые, диковинные растения. Здесь тоже были укромные уголки, особенно маленькая скамеечка под пальмой. Здесь маменька сиживала, обидевшись на батюшку, за пяльцами. Здесь прятался с книгой Алексей, здесь Оленька впервые поделилась с ним своей тайной — как ей на детском балу пожал значительно руку молодой корнет.

— Я его вызову! — вспылил пятнадцатилетний брат.

— Помилуй, Лёсик! — Оленька в тревоге прижала руки к груди. — Я вовсе не в обиде на него. Он добр и вежлив. Не надо его убивать — я не переживу.

Так Алексей узнал, что его сестренка уже стоит на пороге своего девичества, загадочного, пугающего, но такого заманчивого.

Здесь же, в оранжерее, почему-то пряталась небольшая корабельная пушка на низком деревянном лафете с маленькими колесиками — память о дяде-адмирале, участнике Бог весть какого морского сражения.

На седьмом году Алексей додумался, что пушка не должна стоять в задумчивости. Ее удел — греметь и поражать! Тут и случай подходящий подоспел: на Рождество ждали гостей. Как же не встретить их праздничным салютом?

В кабинете отца Алексей, соблюдая все меры инкогнито, отсыпал в старую табакерку хорошую горсть черного пороха, а где-то в чулане отхватил от старого валенка порядочный кусок для пыжа. Засыпал в ствол порох, загнал пыж, уплотнил заряд своей игрушечной шпагой. Хорошо еще, недодумал снарядить пушку ядром или крупной дробью. С помощью Оленьки, опять же тайно, выкатил пушку из оранжереи, накрыл ее двумя старыми рогожами и замаскировал снегом.

К обеду перед воротами начали одна за одной останавливаться кареты и сани.

— Пап'a? — скромно спросил Алексей. — Сегодня такой день! Нельзя ли сделать что-нибудь особенное для гостей?

Петр Алексеевич подкрутил левый непослушный ус, усмехнулся:

— Ну, Алексей, пройдись ради них колесом через весь двор. Панталоны только не оброни.

— Колесом пройтись можно, — рассудительно отвечал мальчик, — однако не совсем прилично будет. Гагарины могут смеяться.

— А тебе зазорно? — с хитрецой спросил отец. — А ну как шлепнешься, задрав ноги? Мари смеяться станет.

Алексей насупился. Он полагал, что его чувства к Мари Гагариной известны только Оленьке.

Вообще же сношения с Гагариными были не просты. Петр Алексеевич не любил это семейство и весь их род. Тоже старинный, он, однако, не вызывал у князя добрых чувств. В сердитую минуту топал ногой на маменьку, пристрастную к ним, и суетливо кричал на нее:

— Щербатовы! В нашем роду были сенаторы, полководцы. От поля Куликова мы сражались во всех войнах за дорогое и несчастное Отечество наше! В нашем роду ученые, историки, писатели! Вот токмо, Ташенька, — это князем язвительно говорилось, — не было в нашем роду ни казнокрадов, ни шутов! — намек на всем известные исторические эпизоды. — И низких поклонников перед Европами не было и никогда не будет!