Мстители двенадцатого года

Утро началось рано, еще до света. В низинку мягко опустился туман, вяло бродил низко над землей, рисуя смутные фигуры. Заржала вдали нетерпеливая лошадь. Легкий шум пошел: говор вполголоса, звяканье — седлали, разбирали ружья. Кто-то принес Алексею горячую кружку с чаем. Тронулись, потянулись к дороге, выстраиваясь на ходу. Алексей и Буслаев ехали в авангарде, почти не разговаривая. Сажень за триста до поворота к усадьбе выслали вперед разведку — двух конных. Они скоро вернулись, доложили, что путь впереди свободен.

Туман у тому времени разрядился, поднялся над деревьями и словно занавес открыл поваленные ворота, льва, похожего на собаку, редкую березовую аллею и, в конце ее, небольшой барский дом.

Выглянувшее из-за леса солнце полоснуло косыми лучами по ржавой кровле, отразилось в давно немытых и кое-где битых стеклах. Было тихо.

Спешились, рассыпались в цепь, приладили ружья. Алексей громко позвал часового. Тот не спешил. Наконец отозвался, простучал сапогами по крыльцу, волоча ружье прикладом по ступеням:

— Кто идет?

— Русский офицер, — сказал Алексей и выстрелил ему в грудь.

И сейчас же сзади грохнул дружный ружейный залп по окнам. В ответ вразнобой ударили из дома ответные выстрелы. Из окон потянуло наружу пороховым дымом. Пошла перестрелка…

Волох, услыхав первый выстрел, скомандовал саперам:

— Фитили!

Фитили зашипели, затрещали, задымились, разбрасывая искры. Волох и саперы бросились в укрытие, скорчились за мохнатым валуном.

Грянуло! Бочки вкопали удачно — плотина разом взлетела и рухнула. Ледяная вода вздыбилась и неукротимой волной ринулась вниз. Смела, как игрушечную, пушку вместе с зарядными ящиками, бросила ее на дом, разрушив простенок, ворвалась в окна, вдавив внутрь искрошенные стекла, пробежала по комнатам и, почти не ослабев, выплеснулась наружу на фасаде, выкинув заодно на лужайку перед домом несколько человек.

Волох, едва схлынула вода, подбежал к амбару, скользя по мокрой земле, сбил замок прикладом карабина и распахнул одну створку ворот. Изнутри дохнуло тяжелым смрадом: нечистотами, загнившими ранами, запекшейся кровью, потом и грязью немытых тел.

— Выходи, братцы! — закричал он во внутренний сумрак. — Помогай нам супостата добить.

Стрельба меж тем заглохла. Из приоткрытой двери настороженно высунулся сабельный клинок с белым платком на кончике.

— Выходи! — крикнул Алексей. — Без оружия.

Вышел опасливо нижний офицер, кинул ко лбу два грязных пальца.

— Предлагаю сложить оружие и сдаться в плен. — Алексей брезгливо осмотрел его — замызганный и заляпанный мокрый мундир, клочковатая и неопрятная борода.

— С кем имею честь? — Видимо, опасался соотечественников, отряженных для отлова дезертиров.

— Русские солдаты.

Француз немного помедлил.

— Мы сдаемся.

— Выходить по одному. Оружие складывать в доме.

Еще раз отдав честь, унтер-офицер скрылся за дверью. После минуты тишины в доме загомонили, застучали брошенные в пол ружья, стали выходить по одному. Грязные, оборванные, щурились на солнце, сбивались в кучу, тревожно переговариваясь и со страхом поглядывая на окруживших их русских солдат.

— Постройте своих людей, — приказал унтеру Алексей, — и отведите в амбар.

Кое-как, не соблюдая ранжира, выстроились, потянулись к амбару. Навстречу им тянулся «отряд» Волоха. Почти все шли на своих ногах, одного несли на шинели, а нескольких вели, просто поддерживая с двух боков. Когда разминались, кое-кто из русских, сердца не сдержав, наградил ближайших французов затрещинами, а кто и пинком.

Подоспел обоз под командой Александрова. Погрузили трофейное оружие, перевязали и усадили в телеги раненых. Для охраны пленных оставили двоих солдат. Тронулись обратной дорогой.

В лагере Алексей, отдав необходимые команды, захватив с собой несколько человек, поскакал «смотреть» немца-маркитанта.

Возле березового колка, клином вошедшего в брошенную пашню, увидели двуконную фуру. К задку ее привязана неоседланная, но — сразу видно — верховая лошадь. В сторонке стояла двуколка с железным кузовом и закопченной трубой — полевая пекарня.

Хозяин фуры — рыхлый немец в мундире без эполет и пуговиц, перехваченный по брюху офицерским шарфом, поспешно спустился с передка по приставной лесенке, дружелюбно улыбаясь и кланяясь, пошел навстречу.

— Бонжур, мсье, — умышленно сказал Алексей.

— Пусть господа не затрудняются — я говорю по-русски. Что вам угодно?

— Им угодно, — сказал Волох, — седла посмотреть. Показывай, — а сам спешился и — будто от нечего делать — подошел к лошади у задка, стал ее осматривать, словно прицениваясь.

— Седел у меня всего два осталось, — как бы извиняясь, поспешил хозяин. — Да и те простые, не для господ офицеров. Извольте взглянуть. — Он ловко раздернул брезент, поднялся внутрь, покопался, показал одно седло, отложил, поднял на руки другое.

Подошел Буслай, подержал седло, покачивая, будто взвесил:

— Тяжеловато. Да и не новое.

— Тяжеловато, не спорю. А что не ново, корнет, так это еще не беда. Старое бывает удобнее — обмятое, притертое.

Буслаев засмеялся:

— Смотря кем обмято.