Мстители двенадцатого года

Нагнали хохла в громадном брыле и драной вышитой рубахе, в широченных штанах, босого. Уточнили, как ехать дальше. Хохол так долго и подробно объяснял дорогу, путая украинскую мову с русской речью, что ничего было не понять.

– Садись, проводишь, – сказал Алексей.

Ленивый хохол охотно подсел к вознице и проводил коляску до поворота на хутор. Проехали еще сколько-то верст, пересекли неглубокую речку, напоили коней. Показался наконец хутор, укрытый от зноя высокими тополями да старым ореховым деревом. Сердце у Алексея дрогнуло.

Большая, белоснежно мазанная хата, крытая ровно обрезанным по стрехам камышом, с чистыми окнами, с синими ставнями в алых цветах. Над печной трубой вьется едва заметный в солнечном свете дымок.

Молодая красивая ладная девка раскладывает по плетню цветные перины. Перед домом поседевший Волох – босиком, распояской, в соломенном капелюхе – гоняет на корде тонконогого золотистого дончака. На лошади – хлопец, сидит выпрямившись, руки за спиной, уверенно. Светловолосый, синеглазый, тонкой кости.

Алексей присмотрелся – чем-то ему этот хлопец знакóм показался. Соскочил с коляски, пошел к дому, путаясь сапогами в щедрой сочной траве.

Волох вскинул голову, блеснул зубами на загорелом морщинистом лице. Узнал сразу.

– Ваше благородие! Господин полковник! Алексей Петрович! – часто заморгал выцветшими глазами, в морщинках на лице повлажнело. Несмело обнял полковника. Алексей расцеловал его.

– Вот и свиделись. – Волох мазнул ладонью по щеке. Но тут же построжал: – Алешка! – Алексей даже вздрогнул, показалось, что ему. – Алешка! Спешился. Грозного напоил. Под навес поставил. Живо-два!

Мальчонка ловко перекинул ногу через холку, соскочил наземь, подошел к Алексею, ведя лошадь в поводу, взглянул чистым смелым взглядом.

– Вот, господин полковник, – со скрытой гордостью сказал Волох, – полный вам тезка.

– Как же так? – немного смутился Алексей.

– Так я ж тож Петро. Нешто не знали?

Не знал, к стыду. Все Волох да Волох.

– Ну иди, Лексей, справляйся. Настасея! Брось тряпки, поди сюда!

Подошла Настасея, тоже не сробев и не показав любопытства.

– Что, девка, хорош барин? Чем не жених?

– Красивый. Однако стар для меня.

Волох захохотал.

– Да ты помнишь ли его?

– Как же, батюшка? Но мне больше другой тогда глянулся, молоденький. Что с матушкой сарафан мне шил. За него б пошла, коли позвал бы.

Волох захохотал еще пуще:

– Да не взял бы он тебя! Ему самому в пору… – Договаривать не стал. – А старого князя помнишь?

– Как не помнить, ласковый был. – Настасея выпростала из пазухи медный крестик на серебряной цепочке.

– Что это? – не понял Алексей.

– Так как же, Алексей Петрович? Неш не помните: все князь хотели Настасею за леденец чем-то отдарить. Вот и придумал. Увидал на ней крестик этот на шнурке. Замызган шнурок пуще супони. Сняли его благородие цепочку со своих часов. А часы мне подарили… – Тут он замолк, трудно сглотнул. – Так что стоять, пойдемте до хаты, бо горилка простынет.

В хате чисто, прохладно. Гладко утоптанный глиняный пол, ровный и твердый, что паркет. До бела выскобленный стол, лавки, покрытые рядном. В красном углу – убранные вышитыми рушниками образа. Беленая печь. У окна, за рукодельем, еще одна девица, совсем иного склада: округлости по фигуре есть, но в кости тонка, на волос и на глаз чернявая. Встала, наклонила голову.

– Француженка? – догадался Алексей. – Та самая? Маша-каша?

– Когда то было! Теперь – казачка. А это женка моя, хозяйка дому всему – Параскева Ниловна.

Обернулась от печи хозяйка. Алексей ахнул и зарделся:

– Параша?!

Подошла, поклонилась в пояс.

– Да чтоб тебе поцеловать барина, а? – посмеивался Волох, глядя на них.

Параша расцеловала Алексея в щеки. Она сильно изменилась – раздобрела, но не квашня, стать упругая, походка плавная, говорок южный появился – казачка! А в глазах, когда на Алексея взглядывала, грустинка.

– Ну, хозяйка, – весело распорядился Волох. – Что в печи – на стол мечи!

Девки взялись помогать – все без суеты, ровной поступью. А в печи на голодную роту набралось. Холодная говядина, горячая кура, пампушки на сале, галушки (чугунок не с ведро ли), сазан аршинный, сало нежное и розовое, капуста кислая, огурцы соленые – твердые, ядреные – не укусить. Янтарный мед в чашке, хлебушек белый. Крепко Волохи живут, негде на стол локти поставить.

Принесла хозяйка запотевший глиняный жбан на четверть ведра, обтерла, бережно разлила по фигурным стаканчикам.

– Это, Лексей Петрович, – пояснил Волох, – с того королевского сундучка чарочки. Там много чего нашлось.

– Ты, я гляжу, и сундучок прихватил, – с улыбкой кивнул Алексей в угол, где прятался затейливый сундук.

– Ну… Не в горсти же добро нести. – Волох встал, поднял твердой рукой всклень наполненный стакан. – За светлую память его благородия господина полковника, светлого князя Петра Алексеевича. Пусть он сейчас там на нас порадуется.

Едва стали закусывать, Волох спохватился:

– А кучер твой, Лексей Петрович? Ну-ка, Алешка, кликни его сюда. Не по-казацки человека с дороги за стол не посадить.