Мученики Колизея

Воины послушались и, не узнав его, последовали за ним. Он же с трудом удерживал свои слезы, чтобы не быть узнанным. В селении жил добрый человек, у которого Евстафий имел свое пристанище. К этому человеку он ввел воинов и попросил его, чтоб он угостил их.

— Я, сказал он, — отплачу тебе работой своей за все, что ты потратишь на угощение их.

Хозяин Евстафия с радостию принял воинов и приготовил им угощение, а Евстафий служил им, носил и ставил пред ними блюда и чаши. И приходила ему на память прежняя его жизнь, когда они ему так служили, как он им теперь служит и слезы невольно выступали из глаз его. Тогда он выходил из хижины, плакал и, отерев свои слезы, снова принимался прислуживать им как простой раб.

А воины начали все внимательнее вглядываться в его лицо и мало-помалу стали признавать его. Тогда они тихо сказали друг другу:

— Человек этот похож на Плакиду; он может быть и есть сам Плакида. У Плакиды был на шее рубец от глубокой раны, которую он получил на войне. Если на этом человеке окажется этот рубец, то он несомненно Плакида.

И увидав этот рубец, они вскочили из-за стола, припали к ногам Евстафия, а затем встали и обняли его и среди обильных слез сказали ему:

— Ты, Плакида, ты тот, кого мы ищем. Ты любимец царя, о котором он так долго печалился; ты римский воевода, по котором все воины тоскуют.

Тогда Евстафий понял, что пришло время, в которое Господь обещал положить конец его скорбям и сказал воинам:

— Да, братие, я тот, кого вы ищете.

Воины облекли его в драгоценные одежды и вручили ему царское послание, в котором Плакида призывался на спасение Рима от варваров. Евстафий повиновался приказанию и отправился в Рим.

Император принял его с почетом, народ с восторгом; все слушали с участием скорбную повесть о его несчастиях; император возложил на его шею золотую цепь, сделал его главноначальствующим войсками и осыпал его своими милостями. Евстафий принял со смирением великие почести, как принял со смирением скорбь о потере жены и детей. Он знал, что все в руках Божиих. С ревностию принялся он за дело, обучал солдат, присматривался к начальникам и повел войско навстречу врагам…

Доверие и любовь к полководцу воодушевляли войска, а его опытность и военные таланты упрочили победы; императорские легионы с великою силой, как поток, не сдерживаемый ничем, нахлынули на врагов и смяли их. Престарелый полководец, не будучи в состоянии ехать верхом, ему было 80 лет, следовал за войском в колеснице, везомой двумя дорогими арабскими конями. Не проливая без нужды человеческой крови, не допуская жестокостей, Евстафий-Плакида, как истый христианин, щадил всякого человека, конечно и язычника. Преследуя неприятельскую армию, армия римская вошла в чужие пределы и однажды по неосторожности и заносчивости одного из начальников подверглась великой опасности. Неосторожно стремясь вперед, передовая часть ее попала в засаду и была бы истреблена непременно, если бы два отрока из Нумидийскаго отряда не выказали необычного мужества. Увидев беду, они привели подкрепления, сражались как львы и, осилив неприятеля, спасли от беды многочисленный авангард армии. После сражения Евстафий-Плакида призвал их к себе, благодарил их и приказал наградить.

— Вы братья? — спросил он у них, чувствуя к этим двум героям особенную благосклонность.

— Нет, — отвечали они, — мы друзья, но не родственники.

Евстафий-Плакида причислил их к своей свите.

Армия победоносно подвигалась вперед и наконец стала лагерем в плодоносной долине, близ взморья. Невдалеке от стана находились домики рыбаков и огороды прибрежных жителей. Между ними стояла хижина в небольшом садике, который возделывала вдова. В саду этом раскинули шатер полководца, истомленного трудным походом и военными подвигами. Он отдыхал в этом свежем саду; около его палатки жили его приближенные и между ними оба юноши, отличившиеся в последнем решительном сражении. Чем больше глядел на них Евстафий-Плакида, тем больше сердце его наполнялось непонятною ему самому к ним любовию. Нечто благородное, прямое, честное выражалось в их лицах, в их осанке и фигуре. Они снискали скоро всеобщую любовь, но сами, будучи ко всем расположены, не вступали ни с кем в близкие отношения, довольствуясь обоюдною, тесною дружбой один к другому.

Однажды вечером, прогуливаясь по берегу прелестного ручья, бежавшего в долине, они разговорились сердечнее и откровеннее, чем когда-либо.

— С тех пор, как мы встретились и подружились, — сказал один из них, — я заметил, что у тебя на сердце есть тайное горе. Отчего ты не поверишь мне его. Ты знаешь, я тебе верный друг.

Другой юноша посмотрел ему прямо в глаза чистым взором и вздохнул, взглянув на небо.

— Да, я все скажу тебе, ты не предашь меня. Я римский гражданин и… христианин.

Тот вздохнул, но прежде чем он успел сказать хотя одно слово, другой продолжал.