Мудрецы и поэты

…Иди сквозь мрак земного зла к небесной радостной отчизне…

Словно чрезмерно увлекшись тем верным соображением, что их город – лишь часть великого целого, она излагала лишь такие сведения, которые можно найти в любом учебнике истории или географии, показала даже портреты академиков Опарина, Павлова и Дарвина, уничтоживших в мире последние неясности, служившие лазейками философскому идеализму.

Однако постепенно она начала переходить собственно к истории города. И оказалось, что мимо него не проехал ни один поэт, начиная с Тредьяковского. И каждый где-то останавливался (дома, к сожалению, снесены или перестроены) и что-то такое написал. И самое главное, рядом с каждым из них оказывалась какая-то замечательная женщина, какая-то своя Смирнова-Россет или Панаева-Головачева, первая ценительница и вдохновительница. И такие яркие мазки один за другим ложились на портреты этих дам, что сами поэты совершенно меркли рядом с ними, превращаясь в каких-то письмоводителей при истинных музах.

Я вглядываюсь в ее лицо и начинаю видеть в нем какое-то кроткое вдохновение, мне кажется, что в эту минуту она сама – последняя представительница блестящего века, Смирнова-Россет или Менделеева-Блок, повествующая о своих ушедших друзьях, даже не повествующая – вспоминающая вслух. Никто, конечно, не может так думать впрямую: я-де Смирнова-Россет, рассказывающая толпе разночинцев о «тревоге пестрой и бесплодной большого света и двора» и о том, какие у меня были забавные поклонники Сашук Пушкин и Мишук Лермонтов, – нет, конечно. Но ведь можно, не доводя идеи до отчетливости, смутно чувствовать некое нечто в этом роде – неясность мысли может выручить даже там, где мигом разоблачилась бы самая изощренная выдумка.

– …Остановилась пролетка, и N увидела из окна, как из нее выскочил стройный красивый молодой поэт, – мечтательно выводила она, словно возрождая в памяти эту чудную картину.

Или:

– Эти ступени помнили грузную походку немолодого уже поэта, чье красивое мужественное лицо было бледно от предчувствия встречи с ней.

Так что кожаный пиджак даже обратился к ней, бегло глянув на меня:

– Простите, а вообще бывают некрасивые поэты?

И она ответила с полной простотой и убежденностью:

– Нет, все они прекрасны.

(Если, конечно, рядом не стоят их дамы.) Кожаный пиджак даже слегка смутился. Ну а я тем более.

Я все пытаюсь разглядеть: кто она, откуда?… Я уже и придумал ей имя: Иветта. В детстве папа с мамой звали ее Ивушкой (или Веточкой), когда хотели приласкать. Вряд ли она была Татой или Лялей – здесь уровень все же должен быть чуточку выше.

3 …И кто мне помешает воздвигнуть все миры, которых пожелает закон моей игры?…