Мудрость прощения. Доверительные беседы

Я быстро оделся, захватил фото-принадлежности и вышел из гостиницы. Над маленькой станцией Дхарамсалы высился темный силуэт Дхауладарского хребта Внешних Гималаев. Было очень тихо; до того, как городок придет в движение, оставалось еще часа два. Вокруг не было ни души. Я быстро миновал маленькую и совершенно пустую в этот час автобусную станцию, потом побежал по извилистой дорожке, ведущей к резиденции Далай-ламы.

Тэндзин Таклха, помощник личного секретаря, ждал меня перед воротами. Этот красивый человек лет тридцати, в столь ранний час облаченный в серые брюки и рубашку с короткими рукавами, казался вполне отдохнувшим и умиротворенным. А я волновался, и, несмотря на прохладу, взмокшая рубашка неприятно липла к спине.

— Простите, что вам пришлось подняться так рано, — извинился я.

— Что вы! Мне так редко случается присутствовать при утренних медитациях Его Святейшества. Так что и для меня это редкая привилегия, — ответил с легкой усмешкой Тэндзин.

Первые интервью для нашей книги я взял у Далай-ламы год назад, в 1999. Но впервые получил разрешение побывать у него в предрассветные часы.

Даже в столь ранний час полдюжины индийских солдат и несколько человек из тибетской охраны толпились у входа. Тэндзин провел меня через большие металлические ворота. Я удивился. Хотя я уже примелькался — в прошлом году я не менее пяти раз брал интервью у Далай-ламы, — мне всегда приходилось проходить через металлоискатели, а потом подвергаться тщательному обыску тибетского телохранителя. Этот порядок распространялся на всех посетителей без исключений.

Но, похоже, тем утром я перешел какую-то невидимую грань. По крайней мере, теперь я вошел в число нескольких не-тибетцев, пользовавшихся доверием приближенных Далай-ламы. Мне позволили войти в его личные апартаменты без проверки на наличие спрятанного оружия.

Мне вспомнилось, как я проходил через эти ворота в марте 1972. Тогда вход охранял всего один индийский охранник. События того весеннего дня, когда я впервые встретился с Далай-ламой, навсегда останутся для меня дорогим воспоминанием. Мне было двадцать семь лет.

 По  такому  случаю  я  тщательно  оделся:  втиснулся  в  обтягивающие  черные  бархатные брюки. Сзади, правда, они выглядели несколько сомнительно: материал так износился, что просвечивал насквозь. Затем настал черед черной хлопчатобумажной рубашки, купленной в Кабуле, мягкой и легкой, с манжетами, украшенными узкими полосами ручной вышивки. Гвоздем программы, однако, был черный плащ с капюшоном, который я купил в Марракеше. Он очень мне нравился, и, хотя в нем было по-настоящему жарко, я всегда запахивал его в стиле Зорро.

Мне казалось, что это полностью черное одеяние прекрасно сочетается с моей бородкой-эспаньолкой а-ля Фу Мен-чу[6]

. Я терпеливо растил ее последние пару лет, пока путешествовал по Европе и Азии. Но она доставляла мне все больше огорчений. Эта реденькая растительность никак не хотела оправдывать мои ожидания и сделаться пышнее. А еще она норовила загнуться к кадыку. Несмотря на ежедневный уход — частое расчесывание с целью заставить ее вести себя прилично, — ее собственные намерения оставались для меня полнейшей загадкой.

Волосы мои — блестящие и длинные — доходили почти до поясницы. Я тщательно расчесал их и стянул в конский хвост. Облаченный в свою лучшую одежду, в ниспадающем плаще, прикрывающем потертости задней части брюк, я был готов к аудиенции с «богом-царем Тибета».

Я знал о Далай-ламе и его стране совсем немного. Первые двадцать лет жизни я провел в Гонконге. Тибет не занимал решительно никакого места в школьной программе британской колонии. Внимание моих китайских однокашников целиком и полностью было сосредоточено на Западе, на его крупных медицинских и бизнес-колледжах, на потрясающих технологических успехах. Неприветливый участок земли, известный как Крыша Мира, нисколько не будоражил их воображение.

Я ничем от них не отличался, кроме одного: в старших классах я буквально глотал книги Джина Ионга, лучшего писателя из тех, что попадались мне в молодые годы. Мои представления о Тибете сформировались под влиянием бурного воображения этого автора. Именно из его романов про кун-фу я впервые узнал о загадочных тибетских ламахотшельниках, которые развили в себе сверхъестественные способности, долгие годы медитируя в пещерах на вершинах гор. Именно этот романтический образ тибетского монаха — воплощение духовности и физического совершенства — запечатлелся в моем сознании.

Возможность встретиться с Далай-ламой появилась у меня благодаря Шерил Кросби, буддистке из Нью-Йорка. Ее подруга, миссис Дори Ютхок, — старейшая представительница аристократического лхасского рода — дала Шерил рекомендательное письмо к главе Тибета. Шерил была всего на несколько лет старше меня, но, если говорить о духовной зрелости, она опережала меня на многие годы. Уверенная в себе, она легко заводила друзей. Даже когда нас похитили в Кабуле, ей хватило силы духа поддерживать некое подобие общения с нашими похитителями. После побега мы вместе добирались до Дхарамсалы.