Муха имени Штиглица

Я домовита, и меня расстраивают такие потери.

И вот суббота, а значит, мы едем на Сытный.

– Сегодня расхватали всех «стиляг», но я для вас оставила пять.

– Спасибо! И как это вы всех помните?!. Нас же тьмы!..

– Не всех. А вас. Вы – индивидуальность.

Никогда не знаешь, где тебя настигнет признание.

– Слушай, индивидуальность, – ты распихиваешь стиляг по сумкам. – А ты в курсе, что тут когда-то было лобное место? И здесь казнили того, кто, можно сказать, построил Петербург.

– Вот блин. А как зовут этого святого человека?

– Еропкин.

– Еропкин? И всё?

– Еропкин Пётр Михайлович. Это он задумал нам три луча вместе с Невским проспектом. А ещё храм тут стоял. Города всегда так строились: рынок, балаган, храм, лобное место. Всё, что нужно для жизни.

– Ужас. А мы теперь ходим и «стиляг» покупаем. Ну как это называется?!

– Это жизнь называется. Давай быстрее, а то опять опоздаем.

Мы со всех ног несёмся в павильон.

– А этот чудесный букет, с лиловыми листьями, есть?

– Ой, вы опять опоздали.

– Как это?.. Мы же специально приехали раньше!..

– Только что купила одна дама…

– Да, да, француженка…таких букетов во Франции нет, мы это уже слышали, наваждение какое-то.

– Вон она, к выходу идёт, видите?

Успеваем заметить тонкий дымчатый силуэт, обнимающий пять капустных букетов (или, наоборот, пять букетов, обнимающих силуэт)…

– Кто она такая? И вообще, что она тут делает – в Питере, на Сытном рынке?!

– Наши капустные букеты покупает. Слушай, а может, это Николь?.. Тоже француженка…

– ??? Да нет… не может быть.

– Я знаю, что нет. Но можно представить, что да.

На Петроградском острове нет времён года

Мы проходим мимо дома Траугота. Знаменитый ореол пушистых белых волос, круглые очки, длинный разноцветный шарф, красный вязаный жилет, штаны в шотландскую клетку… Всю жизнь этот человек прожил в сказках. И сам стал сказкой.

Этому сказочному художнику принадлежат огромные арочные окна на самом верхнем этаже мастерской. Это единственные живые окна, без стеклопакетов.

Смотрим на эти окна с почтением, разглядывая причудливые вазы с цветами.

– Ты видишь? По-моему, там наши букеты из капустных листьев!..

– Галлюцинации. Хотя…

– А ты заметила, что на Петроградском острове всегда непонятно – какое время года. Потому что здесь нет деревьев, один камень. Напиши об этом рассказ.

– Когда выпадет снег, всё будет понятно.

– Да, но остальные времена года здесь отсутствуют, так и напиши.

– Я не могу писать твои рассказы.

– Почему? Ты знаешь, однажды мне позвонила Наташа и сказала: «Я написала твой рассказ». А я говорю: «Как это?» Она отвечает: «А вот так. Написала я, но он твой, с твоей интонацией». И я так обрадовалась, что теперь на один рассказ меньше писать.

– Ты это к чему?

– Да к тому: если Наташа написала мой рассказ, почему ты не можешь?

– Пиши сама.

– Но ты же знаешь, что мне сейчас некогда.

– А для чего тогда ты вообще пишешь?

– Для счастья. А вот сейчас я не пишу и живу без счастья.

– Знаешь, я тоже иногда чувствую в себе склонность к тому, чтобы пожить без счастья.

На самом деле ты всё время пишешь. Ты высекаешь слова, роняешь их на улице, оставляешь в пельменной, теряешь на ветру. Мне приходится бегать и собирать их. Мне это надоело и я говорю:

– Я делаю тебе деловое предложение: ты пиши мои рассказы, а я твои.

– Тогда я напишу рассказ о Николь. Я всё время думаю о ней. И в рассказе я буду думать о ней в том самом кафе, которое рядом со Старо-Калинкиным мостом. Это такое маленькое грузинское кафе, в котором никогда никого нет.

– Кафе только для тебя, что ли?

– Похоже на то. Ты смотришь в окно, а там тоже никого. Только Фонтанка и иногда проезжает третий трамвай. И тоже пустой.

– Ну так не бывает. А где люди?

– Это конечная остановка. Люди уже вышли. Люди дома, пьют чай. Трамвай пустой, понимаешь. И вот там я буду сидеть и думать о Николь. Кстати, хорошая идея: давай ты тоже напишешь о Николь рассказ, но уже с другой интонацией.

– С какой, интересно?

– Ну со своей, разумеется.

– И это будет интонация пострадавшего.

– Запиши!

– Пишу. Только, знаешь, у тебя как-то слишком красиво всё получается: в кафе она сидит, на Фонтанку глядит… А в пельменной ты сидеть не хочешь?

– Ты просто мне завидуешь, что я в кафе сижу. Хорошо, напиши «в пельменной».

Старо-Калинкин мост

В кафе у Старо-Калинкина моста действительно никого нет. Только мы, пустой трамвай в окне и первый ноябрьский снег.

– Ну вот, всё, как ты хотела. Думай теперь.

– Думаю. Я думаю, что Николь была очень одинока в этом городе, как этот трамвай на кольце.

А я думаю, что Николь была везде одинока.

Она родилась в маленьком франкоязычном бельгийском городке Льеж. Там есть знаменитая улица-лестница, уходящая прямо в небо.

Я не знаю, на какой ступеньке она встретила Половцева, но в Петербург они приехали вместе.

А до него она любила Онегина. И Печорина. И весь «петербургский период» русской литературы. То есть всё сошлось.

– Николь увидела его и, наверное, решила, что он Печорин.

– А почему она так решила?