Муха с капризами

«Сегодня выступаем! — говорит. — Сбор! И сразу же в путь!»

Бесхвостый долго собирал стаю. Уговаривал, подгонял. Наконец полетели. Старейшина — впереди. Летят. Пролетят немножко и садятся на озимь или на кусты. Ведь воробей — летун неважный: махнёт несколько раз крылышками и уже не прочь отдохнуть. На каждом привале — совещание. Все хотят узнать, куда они направляются. А воробьиный старейшина словно и не слышит, что вокруг творится. Молчит. Только почёсывает пёрышки на своём больном крыле и время от времени шепчет Бесхвостому:

«Поторопи ты молодёжь! Нам надо до вечера быть там. А ведь ты знаешь, сколько ещё осталось лететь».

Поднялись, полетели дальше, снова опустились в кусты. Минутку поговорили и снова в путь.

Наступил полдень. Солнце всё жарче. Воробьишки едва уже машут измученными крыльями. А старейший воробей всё подгоняет их и подгоняет, торопит и торопит.

И что ж удивительного, если на последнем привале воробьи взбунтовались. Случилось это в облетевшем саду возле беленького домика, у самой дороги.

«Не тронемся отсюда! Чир, чир, чир!»

Бесхвостый летает от одного воробья к другому, объясняет, уговаривает. Никакого толку! И слушать не хотят. А тот вертопрах, который у молодых верховодил, выскочил, заорал:

«За мной!»

И полетел в огород. Воробьи сели на мак. Бесхвостый подскочил к старейшине:

«Что будет? Что будет?» — ахает.

«Дай им немного подкрепиться, — успокаивает его старец. — Долго они тут не задержатся».

Едва он это произнёс, как вдруг — бах! Выстрел!

«Спасайся кто может!» — закричали воробьишки и наутёк.

«За мной!» — крикнул воробьиный старейшина и повернул перепуганную стаю прямо к городу. А город уже виднелся вдали.

Около кладбища старик ещё раз повернул и совершил круг над огородами, возле казарм. Бесхвостый подлетел к нему и спрашивает:

«На ясень или на липу?»

«На липу, понятно, что на липу! И подгоняй задних, чтобы никто не отстал по дороге».

5

Наконец-то! Старейший воробей уселся на самой верхушке липы. Остальные воробушки — измученные, запыхавшиеся — расселись на ветках. А Бесхвостый всё носился. Летал вокруг дерева, успокаивал, мирил тех, которые ссорились из-за места. Каждый хотел сидеть как можно ближе к старцу, чтобы лучше слышать, что он скажет. Бесхвостый урезонивал, уговаривал, а тех, на кого слова не действовали, щёлкал по лбу. Наконец порядок был установлен.

«Готово?» — чирикнул воробьиный старейшина.

«Вроде да! — отвечал Бесхвостый. — Можно начинать!»

Воробьиный патриарх как следует откашлялся, вытер клюв о ветку, пересел туда, где меньше дуло, и чирикнул:

«Тихо!»

Гомон внезапно оборвался. Старец ещё раз прокашлялся, уселся поудобнее и начал:

«Воробьиный народ!»

«Слушайте, слушайте! Слушайте! Чир, чир, чир!» — зазвенело в ветках.

«Воробьиный народ! — повторил старец и откашлялся. Снова вытер нос об ветку и продолжал: — Вы научились уже многому!»

«Научились! Научились!» — заголосили воробьишки, и снова поднялся такой гвалт, что старейшина не мог произнести ни слова.

Только когда Бесхвостый крикнул: «Цыц! Пусть кто-нибудь только пискнет без спроса — я ему покажу!» — стало немного тише и старец смог продолжать.

«Вы уже узнали себя и поняли, что воробей никогда не покидает родной земли, не бежит в тёплые края, как делают другие птицы!»

«Позор им! Позор им! Долой!» — закричали воробьи.

И так зашумели, что Бесхвостому пришлось клюнуть нескольких самых ярых крикунов, потому что иначе он никогда бы не успокоил собрание. Когда стало немного потише, маленькая воробьиха, промокшая до последней пушинки, ни с того ни с сего закричала:

«Ах, как же холодно в нашей любимой отчизне!»

Но сосед дал ей тычка. И снова стало тихо.

Старец продолжал:

«Вы узнали и человека».

«Узнали! Узнали! Узнали! Чир, чир, чир!»

«И поняли, что с ним можно ужиться!» — сказал старейшина.

Тут только и разразился настоящий скандал! Выскочил вперёд Ячменёк. И крикнул прямо в лицо старику:

«А кто стрелял в нас, когда мы мак обирали?»

Разразилась небывалая буря жалоб, крика, писка. Бесхвостый довольно долго метался по липе, прыгая с ветки на ветку. Не так-то легко было утихомирить собрание. Особенно возмущались все, понятно, человеческой несправедливостью. А тут ещё, как назло, маленькая воробьиха пискнула с места тоненьким, как ниточка, голоском:

«Все требуют справедливости от других, а от себя никто!»

Едва её не заклевали!

Старейшина воспользовался тем, что в конце концов все обезголосили, прокашлялся, чирикнул и продолжал:

«Знайте же, что есть люди ручные и дикие! Чир! Дикий человек готов наброситься на воробьёв из-за любого пустяка. Дикий не любит, когда воробьи таскают у него то, что, как ему кажется, принадлежит ему, человеку. Чир, чир, чир! А вот ручной, совершенно ручной…»

«Ха-ха-ха! — засмеялся выскочка — вожак желторотых. — Ты нас, видно, за малых детей принимаешь! Будет сказки рассказывать! Хотели бы мы увидеть своими глазами такого „совершенно ручного человека“!»

Старец ни звуком не ответил на эти издевательские выпады.

Он переждал минутку, перескочил на другую ветку, вытер нос, взмахнул крылышками и снова заговорил: