Муос. Чистилище

Потом кудрявая голова Джессики исчезла, и в палату вошел Вячеслав. Она хотела встать ему навстречу, что вряд ли бы ей удалось, но он с неожиданной быстротой оказался рядом с ней и сев прямо на влажный от недавнего мытья пол, уткнулся головой в ее ноги. На ней не было ничего, кроме не очень длинной, едва прикрывавшей верхнюю часть бедер, стираной-перестираной серой больничной рубахи с завязками спереди вместо пуговиц. Между завязками он увидел повязку с проступившей сквозь бинты краснотой.

– Тебе больно? – приподняв голову, спросил он.

– Уже нет, – соврала она.

– Я не знаю, что в таких случаях нужно говорить.

– Я тоже.

А что она могла ему рассказать? Про войну, про смерть, про боль? И что он мог рассказать ей? Про Университет и свою книгу? И стоило ли на это тратить десять, вернее, уже девять минут?

– Помни: даже если мы никогда больше не встретимся, мне очень важно знать, что ты жива. Даже если ты будешь далеко, даже если будешь на войне, даже если ты будешь с кем-то другим – мне важно знать, что ты есть! Потрудись давать о себе знать. Хорошо?

– Хорошо, – ответила Вера, чувствуя, как мокреют ее глаза.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– А если ты когда-то устанешь от войны, или не сможешь больше воевать, или тебя ничто больше не будет держать там, где ты сейчас, ты передушишь свою гордость и придешь ко мне? Ведь так?

– Да.

Больше они не проронили ни слова, чтобы случайно не встряхнуть своими словами время, которое так кстати стало течь медленнее. А может, Джессика просто дала им больше обещанных десяти минут. Теперь уже эта больничная палата с затхлым запахом, к которому Вера привыкла, а Вячеслав не замечал, превратилась в место, куда заглянуло такое капризное счастье. Так же, как когда-то давно, всего несколько месяцев назад, оно обитало в лаборантской вневедения в Университете.

Вошла Джессика. Вячеслав испуганно обернулся, но тут же понимающе кивнул, встал с пола и, не оборачиваясь, пошел на выход.

Паха и Саха попали в Госпиталь в обмен на рецепт порошка. В других случаях постороннему (каким для всех других был преподаватель Университета Вячеслав Максимович) выпросить пропуск сюда было просто невозможно, а провести кого-то нелегально – нереально. Но интерн Джессика, серьезно рискуя, это как-то сделала. И уж совсем непонятно – зачем она это сделала.

После его прихода все снова стало не так, как надо. До сих пор Вера боролась с болью, из-за отсутствия подвижной деятельности проделывала диггерские ментальные упражнения, обдумывала и вспоминала то, что произошло в Ментопитомнике. У нее была простая и ясная цель – быстрее стать на ноги и вернуться в строй. Она не хотела воевать, но понимала, что на этой затянувшейся войне она нужна, как никто другой. И она не забывала о гибели своих товарищей и своих солдат Паука и Фойера. Да, они были солдатами, да, они пали в честном бою, но это были ее люди, и убив их, диггеры для нее стали не просто врагами Республики, они стали ее личными врагами. И так, день за днем, даже лежа в кровати, она готовила себя к войне. А о Вячеславе уже почти не вспоминала.

А теперь все в ее голове опять пошло кувырком. Она должна была злиться на Джессику, всунувшуюся не в свое дело. Но когда мулатка в следующий раз заглянула к ней, вместо того, чтобы вызвериться, Вера почему-то ограничилась банальным «спасибо». Джессика просто дернула уголками губ, изобразив таким образом подобие улыбки, и пошла по своим делам.

И в очередной раз внешне мощное здание миропонимания в голове Веры качнулось, оголив серьезные дыры и даже провалы в фундаменте. Полярная система «удар-блок, война-перемирие, свои-враги, жизнь-смерть» снова не казалась безупречной. Она должна признать себе, что хочет быть с этим человеком: пусть не женой, пусть не все время рядом, но она хочет быть с ним! Значит, именно в нем есть то, что ей больше всего нужно. Но он не воин! Он занимается совсем не тем, что считает правильным Вера! И будучи умным и правильным человеком, он не только не тяготится мирной жизнью, но и считает не совсем правильным то, что делает Вера (он об этом не говорил вслух, но Вера это чувствовала). У него совсем другая система понятий, совсем другие ценности.