Муравечество

— Думаю, еврейскую обувь можно было бы назвать «шаббатильоны», — говорю я, пытаясь разрядить обстановку и перещеголять (сразу на миллион щеглов!) Генриетту.

Все смеются. Все, кроме Генриетты.

— А почему ему можно так говорить? — спрашивает Генриетта.

— Потому что он еврей! — отвечает босс.

— Мазаль-туфли! — выдает Генриетта, не в силах сдержаться. Начальник качает головой.

— Дайте срок, я узнаю, кто это был, — говорит он и выходит.

Когда я возвращаюсь в кабинет, коробка уже ждет меня на столе. Чувствую себя как ребенок, разрывающий оберточную бумагу в Рождество. Туфли. Боже мой, туфли. Прекрасная гладкая, сияющая ярко-красная кожа. Серебряная застежка. Подошва из черной резины. Я знаю, что Цай их вернула, потому что они ей маловаты, и уже оформила заказ на точно такие же, но на размер больше. Мысль о том, как ее пальцы входят в подносок жмущих туфлей, пробуждает во мне такие эмоции, какие я не смогу и не буду объяснять. Внутри этих туфлей нет места, которого бы не касалась голая ступня Цай. Без лишней помпы я делаю то, ради чего, уверен, я был послан на Землю. Подношу туфли к носу и вдыхаю. От одной мысли о том, что вдыхаю я молекулы Цай, я чуть не падаю в обморок, но это только начало. Запах: дубленая кожа, резина, пот, ступня… пьянящие ощущения. Я вбиваю серийный номер коробки в компьютер. Да! Цай была первой и единственной покупательницей этих туфлей. Я нежно облизываю языком внутреннюю часть. О, Цай. Поднимаю взгляд и вижу направленный на меня айфон Генриетты.

Я уволен.

Новый фильм Кауфмана окутан идиотским ореолом секретности, словно кому-то есть дело, но я покопался и выяснил, что это очередная максималистская благоглупость под названием «Сны рассеянной трансгрессии»^[85]

. Судя по всему, история исследует, как современный мир скатывается в состояние полусознательного сна и постепенно мы всё спокойнее воспринимаем нарастающий сюрреализм повседневной жизни. Говорят, Джона Хилл там сыграет молодого актера по имени Джона Хилл, который узнаёт, что в Китае есть фабрика, где клонируют Джон Хиллов (Джонов Хиллов?) с целью сделать серию азиатских ремейков фильмов с Джоной Хиллом. Клонов с детства учат говорить на мандаринском. Один неназванный источник сообщает, что фильм будет похож на смесь «Мальчиков из Бразилии» и «Семеро маленьких Фоев». Что бы в итоге ни вышло, это, несомненно, будет очередной натужный, расхваленный экскурс в полное самоотсылок и самовосхвалений сознание Кауфмана. Заканчивая репетировать эту лекцию (в случае дождя она пройдет на «Фестивале кино на дождливый день» при слете американских бойскаутов «Джамбори» в городе Ирвинге, штат Техас, в Центре отдыха парка Сентр) по дороге на прием к окулисту (у него новая поставка глазелей!), я падаю в открытый канализационный люк. Это шокирует, поскольку я уже погрузился в переосмысление речи, с которой три года назад выступил перед филиалом Лиги женщин-избирателей в Сан-Антонио. Лекция называлась «Когда речь о Кауфмане, я голосую ногами». О творчестве Кауфмана, если его можно так назвать, женщины Лиги не знали совершенно ничего, поэтому, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, я выбрал несколько особенно вопиющих сцен и к концу семидесятиминутной лекции легко их убедил. Полагаю, не будет преувеличением сказать, что они больше никогда не посмотрят фильмы Кауфмана.

— Это было просто ужасно, — помню, сказала одна из слушательниц после лекции. — Да, он безумец.

По одному женскому голосу за раз. Теперь же из воспоминаний меня отбросило сюда — по шею в зловонной канализации, барахтаюсь в выделениях соплеменников. Такое со мной не впервые.

Я проверяю лодыжки, колени, запястья — кажется, обошлось без серьезных травм. Решаю подать в суд на город. Было бы лучше, конечно, если бы я получил травму. Но, кажется, после таких падений у меня вообще не бывает травм. Иногда я погружаюсь в гору фекалий. Иногда нет. Чаще — в гору фекалий. Подобной небрежностью город определенно оставляет простор для судебных исков. Я карабкаюсь вверх по лестнице и быстро прячу голову, когда над люком проезжает такси. Осторожно выглядываю и вылезаю на поверхность, мокрый и вонючий. На улицах меня сторонятся; прохожие мечут полные отвращения взгляды, оскорбляют: называют «вонючкой», «говняшкой» и почему-то «педофилом». Сгорая от стыда, тороплюсь домой, принимаю душ и пристегиваюсь к спальному креслу, чтоб хорошенько поплакать. Завтра будет новый день, утешаю я себя. Но будет ли? Или он будет таким же? Очередной открытый люк? Очередная собачья какашка, на которую я наступлю? Очередная стайка хихикающих старшеклассниц? Я не из тех, кто верит в Бога. Да господи Иисусе, в фейсбуке я дружу с Ричардом Докинзом и с другими сумасшедшими, которыми весьма восхищаюсь, но порою мстится, что мои нескончаемые унижения доставляют удовольствие некой злой силе.