Муравечество

— Проще говоря, — поясняет она, — прямо сейчас мы с тобой представляем себе друг друга. Это побочный продукт технологии брейнио.

— Ничего не понимаю, — говорю я. Но слово «брейнио» снова на кончике моих мыслей. Хоть что-то проясняется.

— Я представляла, что ты это скажешь, — говорит она.

— Это я себе представляю, что ты представляла, что я это скажу? — спрашиваю я.

— Вроде того, — говорит она, — если по-простому; но не будем вдаваться в подробности. Это Авеню Бесконечной Регрессии, и я не могу тратить тут весь день. Меня зовут Аббита С. X. Четырнадцать Тысяч Пять.

— Погоди. Твоя фамилия — Четырнадцать Тысяч Пять?

— Знаю, о чем ты думаешь, — говорит она, — но нет, я не родственница тех Четырнадцать Тысяч Пятых.

— Понимаю, — отвечаю я, надеясь, что она не заподозрит, что я не понимаю.

— Во всяком случае, — продолжает она, — мне от тебя кое-что нужно.

— Все, что скажешь, — отвечаю я и добавляю мысленно: «для тебя, любовь моя».

— Представь себе развлекательную технологию будущего, — начинает она.

— Кино с запахами? — спрашиваю я с надеждой.

— Намного лучше, чем кино с запахами, — говорит она. — В наши дни кино с запахами смотрят только старики на космических станциях престарелых. Нет, я говорю о технологии под названием брейнио. И сейчас мы живем в начале ее развития. Под «нами» я имею в виду мое общество. Твое общество — до наступления брейнио, или «до н. б.». Я написала одно брейнио, и его очень хорошо приняла целевая аудитория. К сожалению, мне ни за что не победить в категории «Лучшее оригинальное брейнио» этого года. Награду получит Рондая Сто Два за брейнио «Робот на полставки, друг навсегда» — на мой взгляд, приторное и переоцененное.

— А как называется твое брейнио? — спрашиваю я.

— «Авеню Бесконечной Регрессии», — говорит она. — И раз по политическим причинам у меня нет надежды выиграть в «Лучшем оригинальном брейнио», я нацеливаюсь на «Лучший адаптированный брейнио». Думаю, там шансы неплохие. Вот только…

— Только что? — умоляю ответить я, уже не в силах сдержать сексуальное возбуждение.

— …оно не адаптированное, — говорит она.

Готов поклясться на стопке библий, что после ее слов звучит драматичная музыкальная нота. Но очень далеко. Как далекое скорбное бибиканье корабля в ночи.

— Но если твое брейнио — не адапта…

Она перебивает:

— Если бы ты смог его новеллизировать, то это была бы адаптация — или адапта, как это, видимо, называется в твоем времени.

— Это же неэтично, — говорю я.

— Я должна победить, — отвечает она, — во благо человечества. Объясню потом.

Не знаю, правду ли она говорит, но она красивая. Так что я отвечаю, что пересплю с этой мыслью. Потом просыпаюсь.

Глава 45

В моей жизни наяву мало что стоит упоминания. Люди болеют или нет, умирают или нет, я смотрю телик или нет. Иногда курю, хотя не помню, как зажег сигарету. Продолжаю ходить к безумному гипнотизеру и пытаюсь вспомнить фильм умершего афроамериканского джентльмена. Продаю складные клоунские ботинки. Ем бургеры «Слэмми». В жизни наяву я не новеллизатор. И не стану множеством других людей, как в своих снах. Наяву я на самом деле даже не в полную силу я. Уверен, если бы мне хватило смелости стать собой полностью, я был бы куда интереснее как человек. Уверен, люди бы ко мне тянулись. Уверен, я был бы не одинок. Не могу перенести мысль, что бодрствующий я — это весь я. Отстегиваюсь от спального кресла и приступаю к утренним омовениям. Потом направляюсь к Барассини.

Сегодня за стойкой в приемной Цай, и мне тяжело на нее даже смотреть, так она пала в моих глазах.

— Кофе? Вода? — предлагает она.

Я качаю головой, сажусь и прячу лицо в старом выпуске «Гипновостей» — что-то вроде газеты бесплатных объявлений для гипнотизеров. Кто-то продает гипноочки с крутящимися спиральками, неношеные. Самая грустная реклама, что я видел.

— Рассказывай.

Теперь я смотрю, как Моллой, тощий и серьезный, идет по тихой улице Глендейла, репетируя себе под нос репризу, разыгрывая обе роли, подыскивая лучшие варианты.

— Знаешь, Моллой, мир полон людей со всякими странными обычаями.

— Ты о том, что англичане кладут чемоданы себе в ботинки?

— Не говори глупостей!

Он подходит к маленькому бунгало в испанском стиле, стучит. Открывает Мари — с сигаретой, угрюмая, закрывая дорогу.

— Привет, Чик.

— Бад дома?

— Нет.

Но Моллой слышит где-то за закрытой дверью оживленный голос Мадда. Он проталкивается мимо Мари, идет на звук. Распахивает дверь в курительную комнату Мари. Мадд и Джо Бессер, смеясь, поднимают глаза от заваленного бумажками стола. Мадд осекается.

— Чик, — говорит Мадд.

— Это Чик? — говорит Бессер. — Господи, он вылитый ты.

— Что здесь происходит? — спрашивает Моллой.

— Джо, не отойдешь на минутку? — просит Мадд.

Бессер смотрит на Мадда, потом на Моллоя, потом опять на Мадда. Встает, проходит мимо Моллоя, слишком близко.

— Я тебя урою, — шепчет Бессер и выходит, закрывая за собой дверь.

Мадд смотрит в стол. Моллой ждет.