Муравечество

— Ладно, в прокате идут два фильма, и один — наш…

— Какой?

— Неважно.

— Я так лучше представлю. У меня образное мышление.

— «Пардон за саронг».

— Понял.

— Итак, в то же время Руни и Дудл выпускают свой фильм.

— Какой?

— У них пока нет фильмов, так что не знаю.

— Можешь придумать? Просто чтобы я почувствовал, будто всё по-настоящему?

— Эм-м… «Как делишки, братишка?»

— О, неплохо звучит, Лу. Мне нравится.

— И вот в каком-нибудь городе фильмы идут в одно время. Скажем, в этом городе живет десять человек…

— Что-то очень маленький…

— Знаю. Но это просто для примера.

— Понял.

— И вот вечер пятницы, все хотят посмотреть комедию.

— Потому что была тяжелая неделя?

— Ну да. Итак, если в прокате две комедии кто-то из десяти человек пойдет на наш фильм, а кто-то может пойти на другой.

— Пожалуй, я бы сходил на «Как делишки, братишка?». Отличное название. И я обожаю Кэба Кэллоуэя^[133].

— Тебя там нет.

— Где?

— В этом городе.

— А где я?

— Не знаю. Это к делу не относится.

— Ладно. Просто…

— Итак, идут два фильма…

— Просто скажи, где я, чтобы я лучше представил.

— Во Фриско.

— Понял.

— Ладно. Хорошо, — говорит Костелло.

— Как обидно-то, что Руни и Дудл первыми перехватили это название. Если мы хотим с ними конкурировать, можно снять фильм под названием «Что почем, старичок?». Конечно, покажется, будто мы передираем, потому что это строчка из той же песни, но ты же сам сказал: у нас конкуренция и…

— «Как делишки, братишка?» — не фильм.

— Слушай, нехорошо так говорить, Лу. Уверен, они над ним немало потрудились.

— Это не фильм. Забыл? Я его придумал не больше трех минут назад.

— Тогда и волноваться не о чем. Все пойдут на наш фильм. Это единственный настоящий фильм в городе.

— Хватит.

— Чего.

— Просто хватит.

— Ладно, Лу.

— Суть в том, Бад, что скоро эти олухи исчезнут со сцены.

— Фокусы настолько отличаются от нашего жанра, что, по-моему, переживать не о чем и…

— Не так исчезнут.

— А как?

— Это будет смертельный номер.

— То есть уб-б-б-б-бийство?

— А нам что, впервой? Ты забыл?

— Всё как в тумане.

— Это ты как в тумане. Мадд и Моллой.

— Точно! Эм-м… Ну не знаю, Лу. Ты говоришь об убийстве. Это преступление. Одно из самых серьезных.

— Я это делаю ради нас, Бад.

— Ну да, пожалуй.

— В общем, у меня есть приятель, который строит декорации. Он мне должен. Руни и Дудл готовятся снять свой первый фильм, где они, судя по всему, играют плотников-неудачников. Когда Руни забьет первый гвоздь, оба погибнут. Никто не сбежит. Проблема решена.

— А как же их семьи?

— Оба — сироты, из известного во всем мире Актерната. Никто не расстроится.

Вы спросите, кто такие Эбботт и Костелло? Представьте себе экструдер в форме Эбботта. Результирующий Эбботт — это экструзия материала Эбботта, прошедшего через экструдер, что-то вроде пластилина. Причем экструзия в форме Эбботта — впрочем, скорее в форме эбботтоподобного тубуса или червяка, но раз мы способны видеть только «срезы» Эбботта во времени, а не эбботтовский тубус во всей его полноте, то в нашем восприятии этот Эбботт движется во времени. То же относится к Костелло. Таким образом, их «понимание времени и ритма комедии» — иллюзия, поскольку само время — это иллюзия.

В действительности же они не смешнее неподвижных тубусов. — Дебекка Демаркус, «Экструзия/Интрузия на Хребте Путаницы в штате Юта и геология желания».

Мадд и Моллой попивают пиво в баре маленького городишки.

— Как там Олеара Деборд? — спрашивает Мадд.

— Величественная, но холодная и неприступная.

— Ну, я слышал, она очень занята. Причем, возможно, кем-то. Так уж говорят орогенические складки.

— Слушай, у меня есть идея для фильма. Помнишь, Эбботт и Костелло как-то раз встречались с Невидимкой?

— Ага.

— Ну, это сделать мы уже не можем.

— Знаю.

— Не можем получить права у «Юниверсал», чтобы снять собственную версию Невидимки, потому что «Юниверсал» принадлежит то самое «ничто», которое они называют Невидимкой.

— Угу.

— Тогда мы придумаем собственного монстра. Назовем его как-нибудь иначе, — говорит Моллой.

— Угу, — говорит Мадд.

— Незримка.

— Угу.

— «Мадд и Моллой встречают Незримку».

— Ладно.

— И вот самое гениальное: бюджет нулевой, потому что Незримки не существует. На самом деле можно набрать столько незримых монстров, сколько захотим, хоть целую армию. За нами гоняется миллион незримых монстров, и это не стоит ни гроша. Знаешь почему?

— Потому что они все незримые.

— Именно.

— Ну, не знаю, Чик. Не представляю, как мы это снимем.

— А знаешь, кто еще невидимый?

— Нет.

— Монотеистический авраамический бог. Может, в этом фильме за нами гоняется бог. Миллион монотеистических авраамических богов. Вот что я задумал. Этакий еврейско-лавкрафтовский кошмар.

— А чего они хотят-то, эти боги?

— Мучить нас.

— Это точно комедия?

— Я уже смеюсь, — говорит Моллой.

— Только на самом деле нет. В этом-то и штука, — говорит Мадд.

— Значит, я скоро буду уже смеяться.

— Я не видел, как ты смеешься, с самой комы, не считая этого пронзительного вопля, который ты нас заставляешь изображать в представлениях.