Мурлов, или Преодоление отсутствия

«Ведь это он умер, – обмерла Вера Сергеевна, когда проснулась и увидела свою комнату наяву, в обычном ее освещении. – Бедный. Бедный мой. Ты приходил ко мне проститься. Из одного моего сна в другой».

Съездила она в Москву, побывала у него на могилке. Могилу пришлось искать самой, так как жена Янского на похоронах не была и детей проститься с отцом не пустила.

– С кем жил, тот пусть и хоронит. Тот пусть и прощается с ним, и прощает. Я его не прощаю. Бог простит – хорошо. А вам, собственно, какое дело до него? Насколько знаю, мы с вами в одинаковом положении.

А когда Вера Сергеевна вернулась домой, ее снова закружила жизнь, в которой заложили наглухо окно с южной стороны, и вот, надо же, приснился опять сон о Борисе, сон, от которого берет жуть, сон об аптеке, какой-то булочной, ненадеванном комплекте солдатского белья, об их несостоявшейся встрече, на незнакомой улице, в неведомый час, но в такой знакомой комнате, в которой она словно бы оставила всю свою жизнь.

Она часто стояла у своего единственного окна и выглядывала в нем Бореньку, то ли сына, то ли его отца, слились они для нее в один образ, который давал ей силы жить. И когда она видела сына, то вроде как видела и его отца. И еще вспоминала танкиста и его стихотворение, в котором души убитых идут в рай. Это навряд ли. Тела и души солдат не предназначены для рая. В рай могут попасть только их дети. Если они заслужат это.

Глава 37. Святая вода

В том, что вода – мировая стихия, разве не убеждает мировой потоп? Согласитесь, всемирный потоп – это убедительно. Да что там потоп! Представьте себе на минуту, что русла всех рек изменили направление – что тогда произойдет?

Да и, в конце-то концов, до начала творения Дух Божий носился разве не над водой?

Боб всегда благоговел перед водой, как бедуин в пустыне, как всякая рыба в реке, а тем более рыба по гороскопу. Благоговел, как всякий разумный человек, представляющий собой обычную ходячую бутыль, наполненную святой водой, в которой растворено три грамма разума. Ведь всем давно известно, что и моча, и кровь, и лимфа, и мозг, и всевозможные клетки – есть вода в воде, водою омываемая, и неизвестно только одно – откуда берутся железная решимость и упорство, стальные мускулы и характер. Хотя – что сталь, что железо перед мягкой стихией воды?

Когда Боб на третий день своего пребывания в Воложилине, как истинный отпускник, решил прогуляться по местам своей юности, по местам своей боевой славы, он прежде всего направился к башне. На башне висели транспаранты и лозунги, призывающие граждан одновременно идти в разные стороны. Так раньше раздирали людей пополам конями или березами. Башня являла собой почти величественное зрелище, так как годы превратили ее в исторический памятник. Она стояла на берегу канала, как сторожевая башня древнего города – Астрахани или Трои, все равно какого. Ночами внутри ее и наверху мелькали огоньки, но кто ходил с ними – урки или привидения – вряд ли кто отважился бы проверить, кроме героев А.К. Толстого или А.В. Чаянова. Чтобы не обижались в Европе, добавлю Ч.Р. Мэтьюрина и Э.Т.А. Гофмана.

Боб разделся и прыгнул по мальчишеской привычке, без раздумий, в холодную воду. Поплавал, понырял, пофыркал, поплевался водой, выпуская изо рта длинные струйки и стараясь сбить ими пролетающих низко стрекоз. Лег на спину и, раскинув руки, зажмурил глаза. Вода приятно холодила тело, закрытые глаза чувствовали солнце. Какое блаженство! Вдруг он вспомнил ту далекую (будто она была и не здесь, а где-то на юге Африки) ночь, Глызю, Саню Ельшанского, свой почти реальный полет к звездам, черное бездонное зеркало, а в нем свою побитую морду. И он невольно вздохнул глубоко, и поперхнулся водой, и закашлялся. Все как в тот раз, двадцать пять лет назад.