Мурлов, или Преодоление отсутствия

– В жизни не читал газет! – восклицал он. – Прозрел! Прозре-ел. Сколько интересного пишут! Русской душе не по душе знаете что? Плоть Монпарнаса! Или вот, – Боб зашуршал газетой, – сейчас. Вот: «История правления господина Бургомистра с годами все больше напоминает историю болезни». А?.. Кстати! Насчет Монпарнаса. Давно хотел сказать! – вдруг воскликнул он. – Куда-куда, а в балет мне никак нельзя. Представляете, вокруг одни магнитики, а стрелка – одна. Это ж как она должна вращаться?!

Через пять дней мы отметили возвращение Рассказчика. Его спутница была известная поэтесса города и за эти несколько сумасшедших дней сумела подготовить к печати очередной поэтический сборник «Переплетенья». Рассказчик процитировал мне рефрен из баллады «Плач королевы Анны Австрийской на смерть Джорджа Вилльерса, герцога Бекингэмского»:

Вот мы субреткою верной раздеты.

Ложе, как лед. Герцог мой, где ты?

– Рассказчик, передай своей длинноногой королеве привет от меня, – сказал я.

– Передам, – посмотрел на меня недоверчиво Рассказчик.

– Вместе с моим двустишием: «Любимая, покой мне только снится – от кобылиц устала поясница». Что ж ты предал ее, друг?

У Рассказчика дернулась губа, но он сдержал себя:

– Я ее не предавал. Она никогда не была моей!

Глава 57. «Отсек разума» в «Камере находок»

Боб стал классным политинформатором.

– Что же это я, дурак, раньше не читал газет?! – то и дело восклицал он.

– Потому что раньше был не дурак, – сказал Борода.

– «По последней переписи населения, – с выражением читал Боб, – среди писателей, журналистов, музыкантов, певцов, актеров, таксистов, художников, политиков – врачей оказалось больше в два с половиной раза, чем в больницах и поликлиниках. Правительство готово принять программу, предусматривающую сворачивание высшего образования преимущественно в сторону медицинского, так как именно медицинское образование дает практически весь спектр должностей и профессий». А вот несколько иной ракурс: «Лучших преподавателей истории, философии, экономики и искусства готовят в Полицейской Академии».

Когда до конца карантина оставалось почти половина срока, Гера отпустила вожжи (может, получила официальное разрешение, а может, на свой страх и риск) и мы забурились вместе с ней в кабаки и притоны, излазили базары и лавки на набережной, побывали на галерах и в трущобах на восточной окраине города, помещичьих латифундиях и первоклассных банях. Домой уже Гера не ходила, ночевала со мной, поскольку знала от меня и о моем контракте с Горенштейном, и об обете, который дали мы трое и который нарушил пока один только Рассказчик.

– Он слишком долго и много теоретизировал. Это его и подвело, – пояснил я причину его глубокого падения.

– Еще учти, что она поэтесса!

– Да. С талантом. «Ложе, как лед…» Это Данте.

Кровать была широкая и позволяла стихи не просто читать, а декламировать, размахивая руками. При желании можно было даже маршировать по этой кровати шеренгой в восемь, а то и в шестнадцать человек (как в случае с Бобом). У Геры были чертовски красивые руки. Мягкие, белые и теплые. Как у Наташи.

Боб по утрам доставал меня расспросами, как она спала.

– Как убитая, – стандартно отвечал я, на что Боб тяжело вздыхал и недоверчиво смотрел на меня.

– Почитай Швейка, Боб. Отвлекись, – советовал злыдень Рассказчик. – В самом конце одной из первых глав.

Нас уже всюду узнавали. Называли «перевальцами», Боба, по его просьбе, «перепильцем». Больше всего мы любили гулять по Набережной Грез и в Парке Профессий. В парке всегда было людно и красочно. Каждый день праздник или карнавал. Всюду валялись разноцветные ленты, счастливые пьяные, смятые стаканчики, бутылки и баночки из-под пива и различных напитков, газеты, плакаты и пустые пакеты с праздничными призывами. Вокруг фонтана, представляющего собой скульптурную группу из мужчины, женщины и Эрота над ними, бегала детвора. Вдоль аллеи стояли скульптурные изображения отдельных частей тела легендарных и заслуженных людей Галер и Древней Греции, а также их богов и героев. Была широко представлена атрибутика: гранитный кулак известного молотобойца, всевидящий глаз-алмаз кормчего Линкея, каменная грудь известной матери-героини, бронзовый фаллос Геракла, на который кто-то надел берет.

На входе в парк на бетонном столбе долго висело объявление: «Продаются титаны, самовары, кофеварки». Как-то смотрим, идут титаны с табличками на шее – «Титаны». Подходят к столбу. Читают объявление. «Титаны не продаются!» – сказали они, повалили столб на землю, а свои таблички перевернули другой стороной. Там было написано: «Извините, продано!»

В углу парка в кустах сирени можно было увидеть скромный памятник поэту Саврасову. Говорят, критик Додонов после смерти поэта Саврасова с горя превратился в голубя и продолжал гадить на памятник поэту.