Мурзук

Говорил отец бабушке, что у него три полные амбарушки запаса в тайге. Там и лосятина, и оленина, и медвежатина. А где их, те амбарушки, искать? Вот вопрос!

Все-таки бабушка моя догадалась, как ей быть.

Ремнем потуже перепоясалась, топор за пояс, на лыжи стала и санки с собой взяла.

– Ну, Лаюшка, – говорит, – на тебя вся надежа. – Беги вперед – показывай, где хозяин складывал добычу. Ищи!

Лай хвостом покачал – и в тайгу. Побежит-побежит да оглянется – идет ли за ним бабушка?

И такой умница: прямо-прямо к амбарушке привел!

Потом, когда бабушка все мясо домой на санках перетаскала, Лай вторую амбарушку показал. А там и третью. Так всю зиму с мясом были, очень даже сытно прожили.

А весной, когда лед растаял, постелила бабушка в отцов челн звериные шкуры, собрала кой-какую поклажу – и спустилась речкой за шестьдесят километров до ближнего селения.

Там хорошие люди ей помогли, сельсовет избу дал.

Бабушка списалась с городом, где тогда моя мать училась и я – маленький – с нею был. Узнала бабушка, что мать сильно больна. Скорей на железную дорогу – и к ней. Да все равно не успела: умерла моя мама.

Так бабушка и осталась одна на свете, да еще со мной маленьким на руках.

Поселилась в железнодорожном поселке под городом.

А Лай, конечно, все время с ней неразлучно.

Лай у меня в дядьках

Мне доходил четвертый год, когда умерли мои родители, и бабушка приехала и взяла меня к себе. Совсем еще несмышленыш я был. И, бабушка говорит, неслух, озорной такой, что беда! Трудно, говорит, ей со мной пришлось, вот как трудно. Поступила, конечно, бабушка на службу. А меня дома оставить не на кого. И детского садика близко нет.

Тут опять бабушку Лай выручил.

Придумала она мне в дядьки его поставить.

Позвала меня, позвала его, велела нам обоим на стулья сесть и говорит:

– Слушайте оба. Тебе, Лаюшка, поручаю за этим молодым человеком присматривать. Чтобы не баловал, не озорничал бы, пока я на службе. Понял?

Лай: «Bay!»

Он, конечно, просто так тявкнул, потому что привык отвечать, если к нему с вопросом обращаются. У него что ни спроси – он все тебе «вау!» в ответ.

А мне бабушка сказала:

– Видишь, он «да» сказал. Он все понимает. И ты его слушайся все равно как меня. А ты, Лаюшка, – опять она к нему, – как приду, все мне докладывай, что этот молодой человек напроказил. Понял?

Лай, конечно, опять: «Bay!»

А «молодой человек» сидит ни жив ни мертв: я ведь тогда еще его за волка считал.

– Бабуленька, – лепечу, – я его боюся… Миленькая, не оставляй меня одного с ним!

– А и вовсе нечего его трусить, паря, – нахмурилась бабушка. – Лай хороший, Лай честный зверь. Вот погладь его. – И как я ни отдергивал ручонку, взяла ее и погладила ею Лая по голове. – Вот. Будешь себя хорошо вести, и он к тебе будет добрый. Можешь даже играть с ним. Брось ему палочку – он принесет тебе. – Зато уж озоровать при нем, – строго прибавила бабушка, – и не думай. Все равно он мне все про тебя расскажет. Вот сам увидишь, как приду.

Ух и страшно мне было, когда закрылась за бабушкой дверь и я остался с глазу на глаз с этим серым волком! Маленький был, а на всю жизнь запомнил.

Сижу на стуле как привинченный, чуть жив и дохнуть боюсь: кто его знает, что он думает?

Лай давно соскочил со стула, передней лапой на подоконник вскинулся и бабушку глазами проводил. Потом встал опять на все четыре, по избе походил, к миске своей подошел – в углу стояла. Да пустая. И вдруг ко мне направился.

Меня так и вытянуло на стуле: вот съест!..

А он подошел и голову ко мне на колени положил. Большущая голова, тяжелая.

Да нет, вижу – совсем добрый волк, кусаться и не думает. Страх меня отпустил, и я тихонько положил ему руку на голову.

Он – ничего.

Я стал осторожненько его гладить, как бабушка показывала. Ниже, ниже, а как носа коснулся – он и лизнул мне мокрым языком руку.

Я сошел со стула. Глядь, а в окно бабушка смотрит. Улыбается. Показывает рукой: открой форточку.

Я на подоконник, форточку открыл; бабушка и спрашивает:

– Ну как? Не очень страшный волк?

– Нет, бабуля.

– Вот и славно, оставайтесь вместе. А я скоро, я в обеденный перерыв наведаюсь – тут ведь мне недалеко.

Так вот я и начал привыкать к нашему Лаю. Но, конечно, особенного при нем ничего не делал: опасался, что он про меня бабушке скажет.

Волчьи зубы

Скоро я совсем решил, что Лай не волк. Он был мне добрым товарищем. Я его и гладил, и толкал, и за хвост дергал. Даже верхом на него залезал и ездил на нем по всей избе – отличная была у меня лошадка. И он никогда на меня не сердился, не ворчал даже.

Случалось, конечно, я и не совсем хорошо вел себя при нем. Мало ли что на ум взбредет, когда бабушки дома нет. Бывало, конфеты у нее из комода стащишь или там варенья ложечку-другую.

Правда, я всегда честно делился с Лаем всем, что удавалось стащить вкусного. Если два кусочка сахара стяну или две баранки – половину ему отдам. И он ничего – берет.

Потом, бывало, всегда попрошу его:

– Ты, Лаюшка, про это не говори бабушке. Тебе-то ничего не будет, тебя бабушка никогда не трогает, а мне… сам знаешь! Уж больно она скора на руку.

Лай: «Bay!»