Мушкетер

– Лакедем, – сказал он негромко, – Исаак Агасферус Лакедем... – он горько усмехнулся. – Здесь, во Франции, я однажды услышал, как некто бросил лавочнику, не желавшему отпустить ему в долг товар: «Ты не просто жид! Ты настоящий Исаак Лакедем!» Я поинтересовался, что это значит. Так вот, оказывается, во Франции иногда так называют Агасфера. Вечного Жида, отказавшего в краткосрочном отдыхе идущему на казнь Иисусу Христу. За то, как известно, Агасфер был обречен на вечные скитания. И я взял себе это имя при натурализации.

Он опустил руку и открыл глаза. Через мгновенье, его лицо разгладилось, он ласково мне улыбнулся:

– Конечно, я преувеличиваю, господин Портос. Как бы мне хотелось порою стать столь же жестоким и бессердечным... – Исаак Лакедем развел руками. – Увы... – и добавил, к моему облегчению: – Вернемся же к нашей печальной истории. Как вы понимаете, для многих конверсос, к которым относились и ваши предки, крещение было вынужденной мерой. Нехристианин не имел шансов сколько-нибудь успешно продвигаться по службе, не мог стать дворянином. Слишком много ограничений существовало для евреев и для мавров. Вот потому-то многие евреи и принимали христианство. И немедленно оказывались в совершенно другом, привилегированном положении – ведь среди них было немалое число образованных, дельных людей, с большими средствами и одаренных всяческими достоинствами. Королям же португальским – да и обществу – было, в общем, неважно, какой жизнью эти новые католики живут дома. Главное – все эти люди были искренне преданны престолу и стране. Португальские монархи закрывали глаза на то, что крещеные евреи продолжали придерживаться своих традиций. Некоторые даже тайно продолжали совершать иудейское богослужение. Молельни помещались в подземельях, с множеством предосторожностей...

Я тотчас вспомнил о песке, покрывавшем пол в синагоге семейства де Порту – синагоге, находившейся в подвале фамильной часовни того же семейства.

– Иными словами, они становились христианами – многие вполне искренне, – продолжил между тем старый ростовщик, – но при этом оставались евреями. На улице они были католиками, а у себя дома – иудеями. В большинстве семей через одно – два поколения конверсос переставали быть «новыми христианами» и превращались в просто христиан, забывших о своем происхождении и о тех обычаях, которых придерживались их отцы и деды. О прошлом порою напоминали лишь имена... К несчастью, ни ваш отец, ни я не относились к таким. Я говорю «к несчастью» не потому, что считаю это ошибкой. А если это и было ошибкой, то не нашей, а наших отцов и дедов. «К несчастью» – потому что двойная жизнь навлекла несчастье на очень многих. Но мы были воспитаны так, что принимали все тяготы двойной жизни как должное. В нашем кругу были сильны особые настроения. Мы считали, что в испытании, которое послал Господь, есть смысл, недоступный пониманию других. Мы пребывали в убежденности, что событие, словно надвое разделившее их жизни, в действительности есть признак скорого прихода мессии, – он бросил на меня короткий взгляд, убедился, что я не очень понимаю, о чем речь, и сказал с виноватым видом: – Простите, что я так много и подробно говорю об этом, но иначе мне не удастся объяснить вам все, что касается вашей жизни и жизни вашего отца.

Но меня все больше увлекал его рассказ, так что извинения мне нисколько не требовались. Господин Лакедем понял это по моему виду, скупо улыбнулся.

– Все же выпейте еще, – предложил он. – Это амонтильядо, мое любимое вино. Но если вы предпочитаете французские вина – ради всего святого, сударь, не стесняйтесь, скажите! Я прикажу подать анжуйского!

– Нет-нет, прекрасное вино, – поспешно ответил я. – Может быть, правда, чересчур крепко для меня. Не обращайте внимания, сударь, прошу вас, продолжайте.

Господин Лакедем кивнул. Через мгновение улыбка сошла с его лица.