Мушкетер. Кто Вы, шевалье д'Артаньян?

Разбудили их уже в поздних, непроглядных сумерках. Скоро одевшись, воевода с Шуриком вышли во двор, где их уже ждали две тройки, десяток верховых, Афанасий Максимыч с Игнатием Корнеичем да еще несколько незнакомых людей. Покинув Кремль, эскорт миновал Арбат, вывернул на Можайский тракт, промчался мимо парка Победы и вскорости оставил позади московских окон негасимый свет. Сидя в санях подле Игнатия Корнеича, Шурик смотрел на мелькающие по обе стороны дороги темные древесные силуэты и готовился к долгому пути, но на деле едва успел задремать, как эскорт остановился, распахнулись ворота, и они очутились за крепкими монастырскими стенами. Пожалуй, если определить навскидку, монастырь располагался верстах в десяти от Москвы, не более…

— Восемь верст, Данила Петрович, — прогудел за его спиной боярин, отвечая, видимо, на вопрос воеводы, и прибавил: — Однако пойдем. Мороз невелик, а стоять не велит!

Поднявшись на высокое монастырское крыльцо и оказавшись внутри, Афанасий Максимыч вместе со своей свитой избавился от шуб и тулупов и проследовал плохо освещенным коридором в трапезную. Здесь их встретила женщина в черном монашеском облачении, строгая и властная, как… игуменья, каковой она, скорее всего, и являлась. Из чего следовало, что монастырь — женский. Ну и ну, подумалось Шурику, и куда только судьба не забросит! Интересно, где он окажется через пару-тройку месяцев? А через полгода?!

Задаваясь этими вопросами, он неспешно рассматривал трапезную. Конечно же ему доводилось бывать в монастырях. Чего стоит только двухмесячное пребывание в Кирилло-Белозерской обители зимой 7121 года, сведшее его со Старым Маркизом!

Но в женском монастыре он оказался впервые.

Игуменья низко поклонилась Афанасию Максимычу, он ответил ей тем же, а потом они несколько минут шептались о чем-то, не предназначенном для посторонних ушей.

— Обождать придется, — сказал боярин, указывая на скамьи подле стола, за которым им предстояло ждать.

Воевода Данила Петрович, Шурик и остальные расселись за столом, не спрашивая, чего именно им придется обождать. Вполне возможно, для кого-то из них это и было очевидным, но Шурик, например, сгорал от любопытства, хотя никогда в жизни не позволил бы себе расспрашивать старших. Настанет время — сами расскажут.

Ждать в принципе было не так уж и скучно. По распоряжению настоятельницы две старые монахини выставили на стол свечи, горячий самовар и теплую еще выпечку. Прихлебывая горячий, душистый липовый чай, Данила Петрович с Афанасием Максимычем завели разговор о делах давно минувших дней, о польском нашествии, о смуте, о новой царской власти, о доме Романовых, о восстановлении российской экономики и тому подобных вещах. Оприходовав пару кружек чаю и как следует закусив вкусными плюшками, Шурик ощутил во всем теле приятную истому, манившую соскользнуть в сон. Время-то, поди, давно перевалило за полночь. А почему бы, собственно говоря, и не вздремнуть? Когда нужно будет, про него-то, чай, не забудут! Не за тем, поди, его тащили за тридевять земель, чтобы оставить дремать на лавочке!

Привалившись к стене, он прикрыл глаза, вспоминая суетную, многолюдную, гомонящую, но такую красивую и приятную глазу Москву, которую очень надеялся увидеть еще раз перед возвращением домой, в Вологду…

Гулкий удар распахнувшейся двери резко вырвал его из полудремы. Через трапезную залу к их столу неслась (по-другому и не скажешь) игуменья, растерявшая вдруг большую часть своей важности и степенности. Афанасий Максимыч поднялся ей навстречу:

— Началось?

— Начинается, батюшка! — выпалила монахиня.

— Ну, двинулись, — велел боярин, властным взмахом руки приглашая всех следовать за ним.

Или не всех? Оглянувшись уже с порога, Шурик заметил, что незнакомые ему люди, ехавшие в его санях или же с боярином, остались сидеть за столом. Так же как и десятник конвойных казаков, чаевничавший вместе с ними — в отличие от своих подчиненных, которых не пустили дальше сеней. За настоятельницей следовали он с воеводой и Афанасий Максимыч с Игнатием Корнеичем.

Длинный коридор, темный уж совсем до неприличия, закончился лестницей. Поднявшись на два этажа, они остановились возле маленькой, закругленной сверху двери. Игуменья, вновь вернувшая себе утраченное было достоинство, строго посмотрела на мужчин, потом приложила палец к губам, требуя соблюдать тишину, и осторожно отворила дверь.

Специфический запах, наполнявший келью, Шурик уловил, едва ступив на ее порог. Этот ни с чем не сравнимый букет тайны, ароматов целебных трав и старости, физической немощи вернее всего напомнил ему жилище травницы Марфы в Вологде. Ему не раз доводилось бывать в ее маленьком домике, стоявшем у реки, на отшибе (такова уж доля всех колдунов, целителей и прочих шаманов — народ хоть и бегает к ним каждый раз, как хвост прищемит, а особой любви и благодарности все равно не испытывает). Такой вот он, народ, думал Шурик, протискиваясь в келью следом за Данилой Петровичем.