Мушкетёры Тихого Дона

Кроме воеводских холопов в сотне затинных пищальников обреталось с пару десятков и действительно нужных для государевой службе людей. Вот именно к их числу, по высочайшему воеводскому повелению, и был причислен Ермолайка. Тем самым он, несмотря на отсутствие свободных вакансий в казачьих сотнях, обрёл возможность официально числиться в «царёвых служилых людишках» и, что весьма немаловажно, получать за это приличествующее жалование. А служить на деле ему всё равно придётся под командой батькой Тревиня, в казачьей сотне вместе с тремя бузотерами. Только что кроме василькового казачьего чекменя с шароварами, ему от русской казны будет выдан серый пушкарский кафтан с полосатыми портами, какие приличному казаку и одеть-то зазорно будет.

Впрочем, поскольку носить их всё равно необязательно, то Дарташов вполне может оставаться в чём есть, а полученную справу лучше всего сразу же отнести в торговую лавку к во-о-н тому жидовину (к нему все носят), а Дезаркину, ежели вдруг спросит, сказать, что потерял.

Он поверит…

На том и порешили…

Ришельский-Гнидович

В то время как бравые бузотеры за счет проданной Ермолайкой казенной справы весело отмечали княжеское вознаграждение и Дарташовское назначение на службу, на другом конце Воронежа делалось то, что во все времена называлось политикой. И даже, не греша против истины, вполне можно сказать, что с приставкой «гео».

В расположенной напротив казачьей слободы бастильке (названной так по имени основателя слободы купца Бастильева), в мрачных покоях серого камня, отстроенных по соседству с узилищем и погостом, обретался тот, кого князь-воевода величал «Модеской». Тот, одного лишь упоминая которого так испугался тиун Менговского острога, и тот, по имени которого стрельцов называли «ришельцами».

Полным же именем обитателя «бастильки» величали – Модест Зорпионович Ришельский-Гнидович, и был он ни много ни мало, а цельным думным дьяком, то есть обладал чином, сопоставимым с рангом, как минимум современного федерального министра, или, на худой конец, депутата Государственной Думы.

Столь высокий чин оказался в южнорусском граде Воронеже, надо сказать, деятелями государственного масштаба особо не избалованного, лет пять назад по направлению кравчего самого государя всея Руси. Прибыв к Воронежскому князю-воеводе, Модест Зорпионович с поклоном вручил ему подписанную кравчием грамоту, в которой после многочисленных поклонов и пожеланий «многия лета» говорилось, что, дескать, податель сей грамоты, «раб Божий и холол государев Модеска», направляется в Воронеж «в помощь князюшке воеводе в различных государевых делишках».

Поскольку «князюшко» Людовецкий, поставленный царём в Воронежские края воеводить, рассматривал свое воеводство скорее как удельную вотчину, данную ему в кормление за своё знатнейшее происхождение, то в дела, так или иначе непосредственно с процессом «кормления» не связанные, он особо не вникал, предпочитая перепоручать их своим помощникам. Кроме того, был наш Ферапонт-свет Пафнутьевич большим жизнелюбом. Так что бесконечные пиры, бани с девками, потехи с медведями, охота, а потом опять пиры и неизбежные утренние дилеммы типа: «Чем, рассолом или покрепче?» почти что полностью поглощали все его время и силы, практически не оставляя ничего на решение важных государственных дел.

Так что приезду помощника князь-воевода был по большому счету рад. И особенно он обрадовался, когда узнал, что хоть и чину Ришельский-Гнидович был аж цельный думный дьяк, то роду-племени был совсем даже не княжеского, а значит, никакой опасности для его воеводской должности представлять никак не мог. После чего князь Ферапошка с превеликим удовольствием свалил на Модеску все свои государственные заботы, полностью посвятив себя проблемам улучшения процесса кормления и различным утехам…

И вот не прошло и полгода после приезда столичного управителя, как все дела в воеводстве потихоньку оказались в цепких руках думного дьяка. Ни одно мало-мальски стоящее назначение, будь то назначение на должность кабацкого целовальника или, например, тиуна, никакое строительство – ни нового терема, ни новых крепостных ворот, ни даже сторожевой вышки, ничто в пределах воеводства не проводилось без его участия. Дошло до того, что князь Людовецкий поручил ему от своего имени вести всю Московскую переписку, оставив за собой лишь раз в неделю, не читая, подписывать все принесенные ему бумаги и ставить на них свою княжескую печать.

И, вот диво, дела воеводства пошли… не в пример лучше. Даже Москва была теперь довольна, поскольку стараниями расторопного дьяка налоги в государеву казну заметно увеличились. Довольным был и князь-воевода, так как его личное «кормление» благодаря усердию столь умного помощника тоже стало значительно сытнее.

Так что воцарилась усердием Ришельского-Гнидовича на вверенной его заботам земле прямо-таки тишь, гладь да божья благодать. И всё бы оно так и было бы, если бы не тайные замыслы честолюбивого и коварного дьяка…