Мушкетеры. Том 2. Тень над короной Франции

В следующий миг она схватила со стола правый бокал, поднесла его к губам и выпила содержимое единым махом. Обернулась к ним – прямая, как тростинка, очаровательная, с разметавшимися волосами, блестевшими глазами, словно освещенными изнутри адским пламенем, принадлежавшая когда-то обоим этим мужчинам, порочная и прекрасная Камилла де Бейль, Констанция Бонасье, Катарина…

Невыразимая гримаса исказила ее лицо – и вот она уже падала, подламываясь в коленках, запрокидываясь назад, и д’Артаньян видел, как исчезало с ее лица что-то неуловимое, то, что и зовется жизнью, как, оставаясь столь же синими и глубокими, гасли ее глаза, как ее затылок с глухим стуком ударился об пол, но ей было уже все равно, ей было не больно…

Он не ощутил злорадства, видя, как на глазах бледнеет ее лицо, как покрывается россыпью крохотных алых точек, – одно только опустошение, как у того древнего гасконского рыцаря, выбежавшего ночью из замка…

Прошло невероятно много времени, прежде чем он смог пошевелиться и открыть рот.

– Рошфор, – сказал он смятенно. – Нужно было всецело полагаться на небеса… Вы же поклялись своей честью, вам пришлось бы отпустить ее во исполнение обещания, если бы она выпила безобидное вино…

Лицо Рошфора напоминало мраморную маску, не уступавшую белизной нетронутому зимнему снегу в горах Беарна.

– Ни в одном бокале не было безобидного вина, д’Артаньян, – сказал он тихо. Гасконец долго смотрел на него, оцепенев.

– Быть может, это несовместимо с дворянской честью – хотя, как знать… – сказал Рошфор. – Быть может, бог меня когда-нибудь покарает за то, что я дерзнул устраивать судилище от его имени… Но, оказавшись когда-нибудь перед лицом божьим, я обязательно произнесу: «Господи, твоя воля, но я не видел другого способа остановить это чудовище…» И пусть он судит не по грехам нашим, а по милосердию своему. Один бог не обманывает и не обманывается… Вы считаете, что я не прав, д’Артаньян?

Вместо ответа гасконец порывисто схватил его руку и пожал ее, вновь почувствовав, как слезы ползут по щекам, туманя взгляд, и все вокруг расплывается – убогий номер провинциальной гостиницы, мертвая женщина на полу, жесткое лицо его друга…

…Анну похоронили на небольшом провинциальном кладбище в городке Можерон, возле церкви сен-Мари. Но ничего на этом не кончилось: когда они, все четверо, молча покидали погост, у входа д’Артаньян увидел незнакомых всадников в синих плащах.

Передний сказал, дождавшись, когда гасконец выйдет за ограду, с освященной земли:

– Я – граф де Коменж, капитан гвардии королевы. Именем короля вы арестованы, шевалье д’Артаньян. Позвольте вашу шпагу.

– Извольте, – сказал гасконец, медленно снимая перевязь через голову. – Не объясните ли причину?

– Причину вам объяснят в Париже, куда мне велено вас немедленно доставить, – сказал де Коменж вежливо. – Откровенно говоря, я не знаю ее сам.

– Мои друзья…

– Приказ касается только вас одного.

– Ну что же, друзья мои, – сказал д’Артаньян, оборачиваясь и прощаясь выразительным взглядом с Рошфором, Каюзаком и де Вардом. – я выходил невредимым из стольких переделок, что не особенно беспокоюсь и на этот раз. А впрочем… Впрочем, теперь мне все равно…

И, прежде чем сесть в седло заботливо подведенного к нему коня, он оглянулся на кладбищенскую ограду и кресты за ней, в глубине души не уверенный, что когда-нибудь увидит их еще.

Глава семнадцатая О справедливости королей

– Меня не зря называют Людовиком справедливым, – сказал король, его христианнейшее величество. – Могу вас заверить, шевалье д’Артаньян, если есть доводы в пользу вашей невиновности, они непременно будут выслушаны.

– Я думаю, трудно будет подобные доводы найти, – тихо произнесла королева.

– И тем не менее, сударыня, мы обязаны выслушать и оправдания наряду с обвинениями, – сказал король с некоторой скукой на лице.

Д’Артаньяну показалось, что его величество не особенно и заинтересован в любом исходе дела, как бы оно ни обернулось. Ясно было, что король вновь пребывает в тенетах скуки. Он ненавидел супругу по известным посвященным причинам, а на д’Артаньяна определенно злился за приснопамятный эпизод в ратуше.