Мушкетёр Её Высочества

— Елизавета Петровна, почту за честь подарить его вам, — сказал я, а Карл Фридрих, сидящий рядом с цесаревной Анной, презрительно хмыкнул, показывая свои пальцы, унизанные золотыми кольцами.

— Душечка, — сказала Елизавета, чмокнула меня в щеку и закружила с Маврой по комнате. Я видел, как младший Меншиков одобрительно мне подмигнул». 

Прочитав вырванную страницу, Мурик остался в недоумении: ничего, за что можно зацепиться, он в записи не нашёл. «Из-за пустякового перстенька не убивают», — подумал Мурик, ещё раз вчитываясь в текст.

***

Жан-Анри вырвался из объятий офицера, который сорвал с головы парик, и копна солнечных волос рассыпалась по плечам мундира.

— Елизавет! — воскликнул Жан-Анри, не поверив своим глазам, а его любимая осыпала его поцелуями.

— Ты меня не узнал! — воскликнула она и хитро добавила: — За это следует наказание.

Она принялась расстёгивать его мундир, а он, повторяя её движения, пытался расстегнуть пуговицы на её одежде, но руки дрожали и отказывались повиноваться. Голова тоже не соображала, не доверяя глазам, в которые  смотрели её большие голубые глаза.

Не дожидаясь, пока он освободится от одежды, она прильнула своими красивыми устами к его губам, покусывая их от наслаждения, а он, под её напором, защищался и отвечал на её поцелуй своим. Несколько минут они не могли ничего делать, кроме как раствориться друг в друге, но потом снова принялись за одежду, пытаясь от неё освободиться. Они оказались вне времени, и всё пространство вокруг сузилось до двух их тел, испытывающих неземное наслаждения, а все прочие вопросы ушли в небытие, не тревожа влюблённых совсем. Очнулись только тогда, когда услышали, как на яхте выбросили якорь.

— Одевайся, — захихикала Елизавет, выглядывая в круглый иллюминатор, — мы пришли в Петергоф.

Кое-как привели себя в порядок и, раскрасневшиеся, поднялись на палубу. Елизавета надела на себя белое, воздушное платье с открытой грудью, которое превратило её в небесное создание. Так, по крайней мере, думал Моризо, не сводя с неё своих восхищённых глаз.

— А-а-а! — закричала Марфа Шепелёва, держа в руках целый штоф водки. — Для опоздавших – штрафная!

Им налили по чарке, и они выпили, чтобы таким образом скрыть румянец от смущения.

— Дочь моя, как врач я должен тебя осмотреть, — сказал Лесток, а Марфа дико захохотала. Анна недовольно посмотрела на Жан-Анри и покрасневшую Елизавету, совсем не одобряя такие вольности при её муже.

— Трап подан! — доложил капитан Зверев и все гурьбой спустились в ботик, возле бортов которого сидели четыре матроса. Они дружно взялись за весла, и ботик легко полетел вдоль канала. Возле аллеи, пересекающей его перпендикулярно, они спешились и пошли налево в направлении одинокого Адама, который, вглядываясь вдаль вдоль аллеи, укоризненно смотрел на другую сторону канала, где группа рабочих устраивала фонтан для его Евы.

Марфа, дурачась, забралась в фонтан к Адаму, и принялась брызгать на всех водой. Завязался весёлое морское сражение и, даже, Карл Фридрих, позабыв свою надменность, слегка побрызгал на Анну, заслужив от неё искреннюю улыбку. Пётр Мошков и Лесток ушли с корзинками вперёд, чем вызвали подозрение у Марфы Шепелёвой, которая, с криком: «Они всё выпьют без нас!» — бросилась за ними вдогонку.

Жан-Анри, как впервые, разглядывал Елизавету, радуясь каждой её улыбке, оставаясь с ней милым и предупредительным, но в душе ёкало сердце, говорящее: «Ты ей не пара!» Взгляды цесаревны Анны и её мужа Карла Фридриха, говорили о том же, и Жан-Анри не мог отвести их своим равнодушием.

Пока они добрались до Монплезира, матросики к их приходу установили несколько столиков возле балюстрады прямо перед домом, чтобы вид на море тешил глаза. Жан-Анри, пусть и не собирался, но выпил анисовой водки, чтобы почувствовать себя немного свободнее, и незаметно для себя, расслабился, позабыв все косые взгляды.

Когда морячки взялись за дудки, Жан-Анри кружил Елизавету в танце, а она, как птица, плыла перед ним, сверкая улыбкой, в которой можно утонуть и сгореть, как от яркого солнца, которое в этот день что есть мочи ласкало Финский залив. День пролетел, как одно мгновение, и все не прочь остаться и переночевать в Монплезире, но герцог Гольштейн-Готторпский торопил свою жену, намекая на какие-то неотложные дела, и Анна дала команду собираться в Санкт-Петербург.

Елизавета и Жан-Анри шли последними, чтобы им никто не мешал, и первую минуту молчали, понимая, что каждому есть что сказать, только высказаться первым никто не решался. Наконец Жан-Анри остановился и сказал, глядя в глаза Елизавете: — Сегодня с утра я хотел найти свою Елизавет, чтобы предложить ей  руку и сердце.

— Что изменилось к вечеру? — спросила цесаревна, подняв глаза на Жан-Анри.