Мускат утешения (ЛП)

Ему стало совсем плохо. Мало что могло показаться более пугающим. Доктор Мэтьюрин, не просто хирург, а врач, превосходно владел искусством распоряжаться здоровьем, как чужим, так и своим собственным. Казалось, болезни над ним не властны — он одинаково успешно пережил антарктический холод и экваториальную жару. Он излечил всю корабельную команду во время вспышки смертельной тюремной лихорадки, он бесстрашно, как с обычной простудой, справлялся с жёлтой лихорадкой, чумой и оспой. А сейчас он сделался бледным, как страусиное яйцо.

Джек бережно повёл его вверх по холму.

— Это просто лёгкий спазм, — заверил его Стивен. А когда они приблизились к земляному валу, добавил:

— Кажется, мне лучше посидеть здесь и отдышаться.

Он так и сделал — в уголке лагеря, где главный канонир с одним из помощников на куске парусины ворошили скудный запас пороха.

— Ну, как у вас дела, мистер Уайт? — спросил он.

Канонир и его помощник приостановили работу, развернулись к нему, опершись на деревянные лопаты, и покачали головами:

— Что ж, сэр, — начал Уайт своим привычным сокрушительно ревущим голосом, — выварил я остатки из разбитых бочонков, как и обещал, и они кристаллизовались, и перемешались, и рассыпаются довольно неплохо, с добавкой мочи, как мы говорим. Но просохнет ли порох в таком сыром воздухе? Нет, сэр, не просохнет. Даже под солнцем. Даже если мы его и дальше мешать будем.

— Думаю, завтра задует с востока, главный канонир, — ответил Джек так спокойно, что канонир вытаращил глаза. — Тогда проблем не будет.

Обри взял Стивена за локоть, приподнял его, отвел в палатку и послал юнгу за помощником хирурга Макмилланом.

— Доктор выглядит совсем бледным, — произнес Уайт, продолжая таращиться в пустоту.

Когда пришел Макмиллан, он стал еще бледнее. Юноша пребывал в восторге от своего начальника, но даже после столь долгого путешествия в столь тесной близости он все еще трепетал перед ним и теперь совершенно растерялся. Проделав обычные манипуляции (язык, пульс и т. д.) он крайне застенчиво спросил:

— Могу ли я предложить двадцать капель спиртовой настойки опиума, сэр?

— Нет, сэр, не можете, — внезапно яростно закричал Стивен.

Долгие годы он страдал от крайне тяжелой зависимости от наркотика, принимая такие чудовищные дозы, какие едва вообще можно было повторять. Бросая эту привычку, страдал он пропорционально.

— Но, — добавил он, когда прошла боль от собственного крика, — как вы должны были заметить, имеет место усиливающаяся лихорадка. Лучшее лечение, вне сомнения, кора хинного дерева, кровопускания, солевая клизма, отдых и, превыше всего, тишина. Как вам прекрасно известно, не стоит ждать настоящей тишины в полном моряков лагере, но восковые шарики могут предоставить что–то наподобие. Они за гилеадским бальзамом. — Когда Макмиллан вернулся со всем этим богатством, Стивен продолжил: — Конечно, некоторое время физического эффекта не будет, и у меня, возможно, появится умственное расстройство. Мне известно о его быстром усилении при лихорадке, уже сейчас я ощущаю рассеянность, неопределённость мышления и галлюцинации — первые признаки бреда. Будьте любезны подать мне три листа коки из коробочки в кармане моих бриджей, и устраивайтесь поудобнее на этом свёрнутом парусе. — Пожевав немного листья коки, Стивен продолжил: — Одна из неприятных сторон жизни медика в том, что нам известно, какие ужасные вещи могут происходить с человеческим телом, а с другой стороны — как мало мы способны сделать с большинством из них. Таким образом, мы лишены утешения и веры. Мы много раз видели пациентов в весьма тяжёлом положении, убеждавших себя, что испытывают облегчение после дозы какой–нибудь тошнотворной, но совершенно нейтральной микстуры или засахаренной таблетки из простой муки. С нами подобного произойти не может. Или не должно.

Каждый углубился в воспоминания о случаях, когда такое, на самом деле, происходило, возможно, иногда только в их воображении. А Стивен продолжил:

— Скажу вам ещё одну неприятную вещь, которую отрицать невозможно. При обычном и естественном ходе событий, врачи, хирурги и аптекари встречаются с огромной потребностью в сочувствии — за один день они сталкиваются с полудюжиной весьма печальных случаев. Те из них, кто не свят, подвержены опасности превысить предел своих фондов и сделаться банкротом, то есть прийти в состояние, лишающее врача большей части его человечности. Доктор, ведущий частную практику, всё же обязан произносить более или менее подходящие слова, чтобы сохранить свои связи и заработок. И как вы, без сомнения, не раз замечали, даже сама попытка изобразить сострадательное выражение лица — это некоторым образом возможность проявить хотя бы тень жалости. Но наши пациенты не могут обойтись без нас. У них нет альтернативы. Нам же ни к чему изображать сочувствие, и наша бесчеловечность никак не влияет на нашу жизнь. Вы, должно быть, уже встречались с множеством бессердечных, полных самомнения, самовлюблённых чёрствых и прагматичных скотов — там, где у их пациентов нет выбора. А если останетесь во флоте, ещё много раз встретите.