Муслим Магомаев. Преданный Орфей

— …я тогда вообще не ощущал себя во времени и пространстве. В зале что-то шевелилось и гудело. Гулко, отдаленно, нереально отозвался голос ведущей. Странные звуки собственного имени. Всё как во сне. Потом было так, как это бывало с артистами во все времена, как будет во веки веков. Волнение почти до потери сознания, а потом ты с ужасом и неотвратимостью понимаешь, что все уже началось. Помню только, как закружилась голова от невозможности справиться с напряжением. И вдруг почти все забыл и начал петь, только петь…

И еще одно весьма характерное замечание от маэстро:

— О голосе я вспомнил только тогда, когда почувствовал, как он предательски дрожит. Любопытный парадокс — насколько волнуется певец, настолько его волнение передается залу. Тебя смущают собственные исполнительские огрехи, а публика, не замечая этого, откликается на твою искренность и непосредственность. Когда же артист выходит холодным, как олимпийский бог, зал замыкается. Глаза видят, ухо слышит, сердце молчит.

Стоит упомянуть об одной характерной особенности, присущей Муслиму Магометовичу. Он уже давно осознал, что не может петь подряд более 6–7 произведений, связкам нужен 10-15-минутный отдых. Потому в концерте, проходившем на московской сцене, с ним вместе (вернее, самостоятельно) выходит к публике скрипач Александр Штерн.

Муслим Магомаев и Борис Абрамович

Благодаря полученному опыту мэтр примет для себя за правило учитывая разные вкусы, строить концерты так: из классических произведений и эстрадных номеров.

— Первое отделение — классика, второе — эстрада. К симфоническому оркестру присоединялась гитара, ударные и бас. Симфонический оркестр превращался в эстрадно-симфонический. Это стало традицией.

Традицией стало и выступление с концертмейстером Борисом Александровичем Абрамовичем, с которым наш певец познакомился после своего первого концерта в зале Чайковского. То была поистине судьбоносная встреча, определившая навсегда концертную деятельность Магомаева. За этим странным и вместе с тем удивительным человеком Муслим Магометович признавал самые яркие черты, давая тому четкую характеристику:

— Он был великий профессионал. Все мои последующие концерты строились им. Он был педантичен в подборе программы. Обладал четкой музыкальной логикой — каждый композитор должен был занять в программе свое место. Он и у меня выработал эту логику. Других таких концертмейстеров я больше не встречал и, наверное, больше не встречу. Мне повезло, что в начале моей концертной деятельности у меня был такой наставник.

Это был ни на кого не похожий пианист. Но имелась у него одна странная для музыканта особенность — он терпеть не мот на пюпитре рояля ноты: они ему мешали. Его рояль должен был быть чист.

Если мне нужно было транспонировать какой-нибудь романс выше или ниже, Борис Александрович брал клавир, смотрел в него несколько секунд. И все! Откладывал ноты и играл в любой тональности. Феноменальная память и удивительный интеллект! Мой компьютер и то ошибается, а Абрамович не ошибался никогда.