Муссон. Индийский океан и будущее американской политики

Обладавший чисто синкретическим душевным и умственным складом, Тагор и в мыслях своих, и в творчестве постоянно соединял разные культуры и народы. Перед взором его – не прекрасный бенгальский ландшафт, а лишь великолепная «Земля» [12]. Оттого, пишет гарвардский ученый Сугата Бозэ, он и был неутомимым путешественником и паломником, странствовавшим по Ирану, Ираку, Юго-Восточной Азии, Японии. Подобно Керзону, Тагор мечтал о более величественной Индии. Но если Керзон и позднейшие индийские националисты руководствовались прямолинейными целями, политическими и стратегическими, то Рабиндранат Тагор был сторонником сложных культурных переплетений. Он предугадывал, например, «очертания всеобщего братства суфийских поэтов, существующего по обе стороны Аравийского моря» [13]. Он мыслил себе азиатскую карту как единое полотно, лишенное швов, где народы и культуры сливаются, где, например, культура великой Индии растворяется в культурах великоперсидской, великомалайской, великобалинезийской – приблизительно так же, как на просторах сельской Бенгалии, столь хорошо ему знакомой, растворились друг в друге индуизм и ислам. В мире, согласно Тагору, не должно быть границ – только «переходные зоны». Он понимающе и снисходительно улыбнулся бы, внемля рассуждениям о грядущем Курдистане, Суннистане, Пуштунистане, Великом Азербайджане – и прочим подобным вариациям на тему нынешней ближневосточной картографии. Тагор смотрел на мир как на целостную, всеобъемлющую, многомерную географическую карту. Для него, скажем, Курдистан существовал искони, простираясь поверх Ирака, Ирана и Турции, а не возник помимо этих стран и вопреки им. Оттого-то слова Тагора о своем индоарийском «кровном родстве» с иранцами лишены всякого этноцентрического либо расистского оттенка [14]. Кровное родство признавать легко и просто, если человек радуется любому кровному родству, а также родству духовному и культурному, настолько же искренне, насколько радовался ему Тагор.

Впрочем, «глобалистом» он отнюдь не был – если понимать под «глобализацией» отказ от национального либо этнического самоощущения. Тагор интуитивно постиг: чтобы по достоинству оценивать иные культуры, человек должен прочно укорениться в культуре собственной. Он понимал: «вселенское» способно прижиться только в среде многообразного и жизнеспособного «местного». Иными словами, по меркам XXI в., он предстает предельно просвещенным человеком, вместившим в себя, по словам Сугаты Бозэ, весь дух индоокеанского мира.

В «стихотворении-картине», под которым проставлено «Багдад. 24 мая 1932 г.», Тагор говорит:

Окончилась ночь.Задуй же пламя светильникаВ твоем собственном узком углу,Потемневшем от копоти.

Великая заря, сияющая всем и каждому,Разгорается на Востоке.Да узрим в ее сиянии

Друг друга —Мы, идущиеОдной и той жеТропою паломничества [15].

Историческая ирония заключается в том, что, если не сбудутся мечты Рабиндраната Тагора, то и замыслам неокерзонцев не суждено сбыться. Ибо, лишь выйдя за узкие рамки национализма, сумеет Индия приобрести доверие соседей и естественным образом расширить сферу своего влияния. Здесь политике должны служить вожатыми география и культура. Как заметил в беседе со мной Раджа Мохан: «Калькутта навеки останется для Лхасы ближайшим выходом к морю. Получается, главная наша задача – связывать Индию с Тибетом на деле, а не только на географической карте, мыслить достаточно широко, чтобы преодолеть существующие рубежи». Сегодня Индии – а стало быть, и Западу тоже – требуется трезвый, хладнокровный политик, наделенный умом и совестью, – ибо в развернутом состязании Китая с Индией возьмет конечный верх та держава, чье государственное мировоззрение окажется более добрым и космополитическим.

Глава 11

Шри-Ланка: новая геополитика

Я стоял в огромной пустыне с изрытой и перевернутой почвой. Пустыня простиралась на огромное расстояние, до самого горизонта; длинные колонны грузовиков перевозили рыхлую землю вверх по склонам, с одного строительного участка на другой, а китайские десятники в защитных касках наблюдали за всеми действиями и распоряжались ими. Царил убийственный зной, пыль висела облаками. Передо мной зиял глубокий рукотворный овраг. Его дно выглядело плоской долиной. Там же высились две пристани; одна из них была вдесятеро длиннее футбольного поля. Эти масштабные земляные работы вели, чтобы врезать в глубь суши новую береговую линию: вскоре предстояло возникнуть внутренней гавани в морском порту Хамбантота[55], у южной оконечности Шри-Ланки (Цейлона). Порт находится вблизи всемирно важных торговых путей, по которым ежегодно более 30 тыс. судов перевозят сырье и топливо со Среднего Востока в Восточную Азию.