Муссон

Дориан наклонился, выпустил камень из пальцев и проследил, как он пролетает пятьсот футов с крутого утеса. Камень быстро уменьшился в размерах и исчез раньше, чем коснулся поверхности моря. Ни всплеска, ни ряби на поверхности — никакого свидетельства, что он когда-то существовал. Неожиданно впервые за семь лет Дориан вспомнил о маленькой Ясмини, которая исчезла из его жизни точно так же.

Ветер рвал и развевал его одеяние, но ноги Дориана были широко расставлены, и его не пугала открывающаяся перед ним пропасть. Справа от него суровый красный утес возвышался над прорезавшим его узким ущельем. В глубине цеплялись за берега пальмовые рощи и виднелись крыши и белые дома селения Шихр. Люди Дориана стояли лагерем среди низких колючих акаций и пальм дальше в ущелье. От их костров маслянистыми щупальцами поднимался синий дым — поднимался прямо, потом его подхватывал ветер, пролетающий над вершиной утеса, и уносил к запретным холмам и барханам пустыни.

Дориан заслонил глаза и посмотрел на море. Теперь корабли были ближе. Четыре величественные дау с высокими полуютами и плетеными парусами, флотилия принца аль-Малика. Они видны с рассвета, но ветер встречный и заставляет их все время менять галс.

Дориан сощурился, оценивая продвижение кораблей. Он видел, что пройдет еще немало часов, прежде чем они войдут в залив и встанут на якорь у берега.

Его охватывали нетерпение и тревога. Он очень давно не видел принца, своего приемного отца. Дориан повернул от края утеса по тропе к древнему мавзолею. Мавзолей стоит на вершине утеса, за сотни лет его купол побелел на пустынном солнце.

Здесь молятся аль-Аллама и шейхи племени соар, их молитвенные коврики расстелены в тени мавзолея; все они обратились в сторону священного города, который лежит в сотнях миль севернее этих пламенеющих земель. Дориан замедлил шаг: он не хотел возвращаться, пока они не кончили молиться.

Соары не знают, что он не мусульманин. По приказу принца он скрывал это все то время, что провел среди них. Иначе они не приняли бы его с такой готовностью в свое племя — если бы догадались, что он неверный. Соары считали, что он дал обет молиться только в одиночестве и должен поклоняться Аллаху в уединении. В часы молитв он неизменно оставлял их и уходил в пустыню.

Преклонив колена в дикой пустыне, в одиночестве молился он богу своих отцов, но со временем слова молитв вспоминались все с большим трудом, а поклонение становилось поверхностным. Постепенно Дориана одолевало сознание того, что Бог его родины оставил его. Он терял детскую веру, терзался сомнениями и страдал.

Спустившись с холма, он остановился, глядя на людей, простертых в тени мечети. Не впервые Дориан позавидовал непоколебимости их веры. Он ждал поодаль, пока они окончат молитву и начнут расходиться. Большинство садились верхом и уезжали в деревню внизу. Вскоре у мавзолея остались только двое.

Батула, его копьеносец, был с двумя верблюдами; с бесконечным терпением ждал он в тени, которую отбрасывали эти животные. К седлу ездового верблюда Дориана был привязан бронзовый боевой щит; в кожаном чехле — джезейл и длинное копье; острие блестит на солнце, зеленый вымпел развевается. Это все вооружение воина пустыни.

Ждал его и аль-Аллама — он сидел на камне в защищенном от ветра месте. Дориан направился к нему.

В бороде муллы блетят первые серебряные нити, но кожа у него гладкая, без морщин, и, несмотря на долгие часы езды верхом и скудную пищу, он не похудел. Глядя на подходящего аль-Салила — Обнаженный Меч, — мулла наклонил голову набок.

Аль-Салил теперь высок и под длинным просторным одеянием худ и жесток, его тощая плоть закалена пустыней. Ходит он раскачиваясь, как ходит верблюд, а в его фигуре и развороте плеч, в посадке головы видны властность и привычка командовать.

«Ему подобрали подходящее имя», — сказал себе аль-Аллама. Когда Дориан подошел, мулла сделал приглашающий жест, и молодой человек сел рядом с ним на камень. Он подогнул под себя ноги и сидел грациозно и ловко, как воин племени соар, положив на колени кривой меч в кожаных с серебром ножнах. Только глаза Дориана оставались видны, остальное лицо было прикрыто концом кефии, закрывавшей нос, рот и подбородок. Дориан медленно развернул ткань, скрывавшую лицо, и улыбнулся мулле.

— Приятно снова тебя видеть. Я скучал по тебе, святой человек, — сказал он. — Не с кем было поспорить, жизнь моя была поистине скучна.

— Скучна? — с улыбкой переспросил аль-Аллама. — Шейхи говорили мне совсем другое о твоем пребывании у них. На твоем копье — шестнадцать врагов.

Дориан погладил завитки бороды, которая заскользила под его пальцами, треща в сухом пустынном воздухе, яркая, как только что выплавленная медь.

— Воинов Оттоманской империи легко убивать, — пренебрежительно ответил он, но на его губах оставалась улыбка.

«Он по-прежнему красив так же, как тот ребенок, которого я впервые увидел на острове Двери Шайтана». Аль-Аллама разглядывал лицо Дориана: высокий благородный лоб ученого, хотя жесткая линия рта и челюсти выдавала воина и властелина.