Муза и генерал

Я включила компьютер, вставила дискету из сейфа. С приходом умных машин люди перестали доверять бумаге самые главные тайны, их хранят компьютеры. На мой взгляд, бумага ничуть не болтливее дискеты. Последняя поведала о грузе Х. О характере груза ни слова. Листы заполнены столбцами: слева дата, справа вес и еще, напротив каждой даты - координаты четырех точек с градусами, минутами, десятыми. Таблица дополнена картой, где пунктирной линией связаны три точки: Моздок, наш Заозерск, район Северной Атлантики. Последняя запись датирована шестнадцатым сентября, ПЛ К -130, далее - четыре координаты, в графе вес - 50 килограммов, сумма - 700 тысяч долларов.

Интересно, за что это так классно платят? Какую золотую жилу откопал в Моздоке наш старатель? Одно понятно: таинственный груз Х доставляется в точку, расположенную на семидесятой параллели, посредством подводного флота, ведь именно так звучит система адресования во всех документах: ПЛ К, цифры, следующие за этой аббревиатурой, номер проекта, не будь я бывшей женой бывшего подводника.

Неужели генерал обошелся без командира дивизии подводных кораблей? Может, поэтому Бибигон топит генерала глупыми Люськиными записками? Что же было шестнадцатого сентября? В тот день я прилетела в гарнизон, генерал общался с народом в Доме офицеров, Киселева получала форму... безумная ночь с безумным бегом, сначала за Борисом, потом - за Титовым. Матрос, умерший от передозировки наркотиков, обгоревший штурман Миша. И что же произошло с Борисом? Все дороги ведут в гарнизон.

Я бы немедленно, вытащив свою заначку, взяла такси и отправилась туда, трясясь по узкой колее дороги, перескакивая с сопки на сопку, но в этот момент зазвонил телефон. Не Климочкин ли в очередной раз забыл адрес Кулибина? Нет, звонила Сенькина, я сразу узнала ее, хотя говорила она тихо-тихо, словно из преисподней, тихо и быстро, ни одного лишнего слова, что для женщины не характерно:

- Жду тебя в редакции.

Что-то новенькое! С каких это пор Ирочка вот так, запросто, среди ночи может располагать моим свободным от работы временем? Неужели штатные перестановки последнего дня, в которых она - невеста, дают ей на это право?

Иногда мне казалось, что Сенькина говорит о ком-то другом, но только не о Лелике, которого я знала. Да и называла она его официально: Алексей. По-моему, близких людей зовут как-то иначе.

- Он всегда мне дарит цветы и фрукты, недавно привез хурму. Представляешь, целый ящик. Он говорит, что я божественно хороша и даже поет мне серенады, - вздыхает Сенькина. - Его любимая: "Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую..."

Поющий Лелик - это же нонсенс, абсурд, противоестественное явление. Интересно, у него бас, тенор или - дискант? Может, герой неба Лелик преемник кастрата Фаринелли? Доводит дам до обморочного состояния посредством контр-сопрано? До чего же надо искалечить нормального мужика, чтобы он запел, да еще под балконом? Как много в этом грусти.

- Вы скоро поженитесь? - Сдерживая себя от всевозможных извержений, я глушу пакостный вкус измены сигаретами.

- Наверное, но сейчас он очень занят...

- Медсестер в госпитале охмуряет, - цинично говорю я.

А что, пусть знает правду жизни; если он изменял мне, почему бы ему не изменить Сенькиной, хоть она и божественно красива и даже достойна серенады.

- Да, он в госпитале, - повторяет Сенькина.

- Почему ты, божественно красивая, сидишь со мной, а не у постели раненого? - допытываюсь я.

Самые изуверские чувства питают мою злость. Как бы я хотела, чтобы эта безупречная, с точки зрения Лелика, Ирочка разрыдалась, размазывая тушь по мокрым щекам, некрасиво захлюпала носом.

- А зачем? - спокойно говорит Сенькина, плевала она на мой сарказм. Врачи говорят, ничего серьезного, всего лишь сотрясение мозга да что-то с ногой, скоро выпишут.

Действительно, зачем, впереди у них целая жизнь. Никто никогда не унижал меня так, как эта рассудительная, уверенная в Лелике Ирочка. Я ненавижу ее и его. Особенно его. За все время наших отношений он сказал мне несколько ласковых слов, я загибаю под столом пальцы: "Ты для меня близкий, родной человек" - раз, "Я тебя изнасилую" - два. И тут я подпрыгиваю: как я могла забыть самое значительное, что слышала от Лелика?

- А он говорил тебе: "Ры-ры-ры, мы храбрые тигры"? - говорю я, дрожа от разных предчувствий. Если он говорил Сенькиной "Ры-ры-ры, мы храбрые тигры", крепко прижимая ее к себе одной рукой, то я - умру. Немедля, даже не оттягивая момент остановки сердца вставанием со стула.

- Нет, не говорил. - Ирочка смотрит на меня как на ненормальную. - Мы же не в зоопарке. Он поет мне серенады.

- Один ноль в мою пользу, - говорю я.