Муза и генерал

- А документы тоже не его? И сейф не его? И подпись не его? Угрожающе, как Змей Горыныч, я пускаю клубы дыма в сторону Музы Пегасовны. А 230 тысяч долларов вашему Тимофею Георгиевичу наш трудовой народ выделил в качестве гуманитарной помощи?

- Единственное, в чем я не сомневаюсь, так это в сейфе - он действительно числится за Тимофеем Георгиевичем, - говорит Муза Пегасовна и добавляет: - Единственное, в чем ты не заблуждаешься, так это в том, что генерал - мой. Остальное, как мне подсказывает интуиция - абсурд.

- Что же хваленая интуиция не подсказала вам оставить Тимофея Георгиевича на ночь? Выпустили шалуна из-под ручки, а он - ну гранаты метать в беззащитных девушек.

- В тебя, Варвара, никто ничего не метал.

- Но ведь целились! Дорогая Муза Пегасовна, гоните свои меха, улетаю, мстительно говорю я и, не выпуская сигару изо рта, лезу в шкаф. - И если вначале я хотела обойтись халатом, то теперь, раз вы на вражеской стороне, обойдусь шубой.

Презрев бабье лето, коим встретит меня столица, я, движимая желанием отомстить по-крупному, накидываю на плечи шикарную соболью шубу, мечту всех теток гарнизона, и гордо запахиваю ее. У меня никогда не было такой шубы, а у Музы она есть, теперь я понимаю природу ее королевской осанки. От такой роскоши и горбунья выпрямится. В мехах редкой породы, струящихся до пят, я пялюсь на несгибаемую Музу. Но даже покушение на самую дорогую и любимую вещь гардероба не умаляет ее царственного величия.

- Не замерзнете зимой, Муза Пегасовна, голубушка? - беспокоюсь я.

- Главное, чтобы ты не вспотела. - Она окидывает меня взглядом и говорит: - Ты знаешь, Варвара, эта шуба тебе к лицу.

Я понимаю, что Муза Пегасовна отдает мне шубу без боя, как Кутузов Москву, спаленную пожаром. Она встает и, пока я изучаю шубу относительно подпалин, решая: вспотею или замерзну - возвращается из кухни с чашкой кофе.

- Варвара, милая, выпей перед дорогой. - Слова Музы Пегасовны звучат угрожающе, особенно пугает "милая".

Я принимаю чашку из ее рук и медленно по причине абсолютной сытости, преследуя единственную цель - наесться впрок, тяну в себя глоток за глотком.

- Меня ждет Климочкин, полдень я встречу на Красной площади.

Муза Пегасовна в знак согласия кивает.

- Ты пей, пей.

- Какой-то кофе у вас странный, где вы нашли такую гадость? - говорю я, выливая в себя последние капли. Я не узнаю собственный голос: как на заезженной пластинке, он подвывает на оборотах.

- А что ты хочешь от нищей старухи, у которой даже шубы нет? - из туманного далека, смеша меня своим раздвоением, произносит то ли лев с Музиным лицом, то ли Муза с лицом льва.

Дальше - темнота. С невыразимым наслаждением я погружаюсь в ее ласковые волны.

ЧЕРНАЯ КОРОЛЕВА

Все подводники вернулись из похода. Они стучали в двери своих квартир, звонили в двери своих квартир, своими ключами открывали двери своих квартир. И жены бросались им на шею.

И только Борис не позвонил, не постучал, не открыл. И никто не бросился ему на шею. Он не вернулся из похода.

И как-то сразу Люся поняла, что нет больше Бориса, как нет и надежды на возвращение. За что Бог лишил ее даже надежды? Люся сидела в своей квартире, куда больше никогда не войдет Борис. Она не была одна, вокруг толклись люди, но ей казалось, что, подобно отколовшемуся куску льдины, ее относит все дальше в открытый океан, в мутные воды, в которых сгинул Борис навсегда.

Люся повторила это слово:

- Сгинул.

Кто-то принес, будто она просила, стакан воды. Люся смотрела на воду за стеклом и чувствовала, как погружается в ее толщу, как смыкаются волны над головой. Мир, лишенный голосов и запахов, мир без чувств воронкой затягивал ее. Она поднялась со стула, и все замолчали, словно вглядывались в ее горе, примеряли его на себя, и ей стало противно от их любопытства. Она хотела закрыть глаза - ведь все это дурной сон, - а затем вынырнуть и вновь оказаться с ними. С красавицей Наталией, сумасбродной Бибигоншей, подозрительной Титовой, запасливой Скомороховой. Но льдина горя, с которой невозможно убежать, уносила ее.

Люся подошла к шкафу, достала альбом с фотографиями; за его толстой бархатной обложкой покоилась их с Борисом жизнь. Как сейчас он покоится где-то в глубине океана. Она переворачивала страницы, и с каждой на нее смотрел Борис. Смотрел виновато, смущаясь, будто хотел сказать: "Прости, Люся, что так получилось".

Но она не помнила его голоса. Казалось, все его интонации, смех и даже ласковые слова, которыми он ее называл, навсегда погрузились в глубину вместе с ним. Люся закрыла глаза, она хотела вспомнить его руки, но вместо его рук перед глазами мелькали ее же обкусанные пальчики и аристократические пальцы Гужова, переставляющие шахматные фигуры. Шахматная доска стояла тут же, на столе, стояла с тех времен, когда Борис был рядом, а она и днем и ночью, не принимая его в расчет, вела бесконечные шахматные баталии.

Люся раскрыла доску и беспорядочной кучей, как бы символизирующей апофеоз войны, высыпала фигуры на стол. Черная королева, решившая избежать страшной участи, скатилась по столешнице и упала на пол.