Муж во временное пользование

— Дети не отвечают за родителей, — тихо продолжала Нина, — но мне все-таки очень стыдно… и так скверно на душе. Я впервые в жизни рада, что он мне не родной отец.

— А хоть бы и родной? Твоей вины тут нет.

Нина и Ярослав сели на диван. Некоторое время молчали, не глядя друг на друга. «Моя вина тут есть, — вдруг подумала Нина. — Ведь Гаевой тянулся по службе во многом ради нас, ради своей семьи. И я пользовалась этим». Впервые «не всегда честные» поступки Гаевого перестали быть для нее какой-то абстракцией, чем-то далеким и не столь уж важным. Контуры живой человеческой судьбы разорвали ту защитную оболочку, которой Нина всегда отгораживалась от неудобных реалий.

Теперь ей хотелось знать все до конца, чтобы вжиться в судьбу Ярослава и попытаться понять ход его рассуждений и поступков.

— Что же было дальше? — спросила она после очень долгой паузы. — Твоего отца посадили в тюрьму, а вы с матерью остались в коммуналке?

— А могло ли быть иначе? Кто бы нам помог? Родственников никаких. Влиятельных друзей тоже. Но даже те, кто хорошо знал отца по работе, не особенно старались его защитить. Да и что бы они могли сделать? В общем, остались мы с матерью одни. Жилье — хуже некуда, соседи — пьянчуги. Денег не было. Мать пошла работать на завод в горячий цех. Иногда ездила на свидания к отцу. Он, конечно, первое время писал прошения, чего-то добивался. Потом перестал. Аппаратное общество всегда было безжалостно к маленькому человеку. Когда я это понял, то решил: все сделаю, чтобы не остаться «маленьким человеком». Но, пробиваясь наверх, не буду ломать чьи-то судьбы. Никогда. Правда, я не сразу до этого дошел…

— Когда погибла твоя мама?

— Мне было семнадцать. Я в институте учился, на вечернем. Днем работал в гаражах, машины ремонтировал. Однажды возвращаюсь с работы, а соседки возле подъезда встречают и начинают жалостно причитать… Ну, в общем, это не лучшие воспоминания в моей жизни.

— Прости, не надо об этом. А что было потом? Армия?

— Об этом тоже не надо. Службу вспоминать не люблю. В общем, отслужил, вернулся домой. Через год и отец из тюрьмы вышел. Он мне всю правду и раскрыл, кто и как ему срок припаял. Пока отец находился в тюрьме, много чего узнал. Конечно, хотел отомстить. Ему для этого и жизни было не жалко. Но прожил он только несколько месяцев, потому что вернулся из зоны развалиной. Он умер, а я точно знал, кому обязан своим «счастьем». Правда, этих людей еще надо было найти и подобраться к ним. Ну, а дальше ты знаешь… в общих чертах.

Нина молчала и сбоку поглядывала на Ярослава. Ей хотелось что-то сказать ему, но она не находила слов. Его рука — крепкая, загорелая, с длинными пальцами — лежала на подлокотнике кресла. Ей нестерпимо захотелось накрыть руку Ярослава своей, но Нина не решалась. Как он расценит ее жест? Вдруг не поймет, что это порыв дружеского участия, знак уважения и поддержки?

— Ладно, уже поздно, — сказал Ярослав, поднимаясь. — Вечер воспоминаний окончен.

— Подожди! — Нина порывисто встала вслед за ним. — Могу я у тебя попросить фотографию твоих родителей?

— Зачем? Ничего интересного, обычные люди. Но, если хочешь…

Ярослав, отпер ящик письменного стола и вытащил оттуда альбом. Другой же ящик оставался закрытым.

— Там — тоже фотографии? — указывая на запертый ящик, спросила Нина.

— Нет, скорее документы. Но не те, о которых ты думаешь.

— Я вовсе ни о чем таком не думала, — смутилась Нина и стала поспешно листать альбом.

Старые фотографии напоминали кадры из добрых фильмов конца шестидесятых. Была какая-то надежность и бесхитростность в этих лицах, в сетчатых «шведках» и капроновых блузках с цветастыми штапельными юбками. То были люди, молодость которых проходила на стадионах и водных станциях, на танцплощадках и в заводских клубах, в кинотеатрах и на вечеринках «в складчину». Они, как и ее родители, тоже были из поколения «стиляг», но стиляг не центровой элиты, а рабочей среды.