Мужик

- Вы готовы? - спросил Шебуев, с усмешкой разглядывая Нагрешина.

- Я? Я готов, да! Вы думаете, я буду рисоваться, буду говорить благородные слова, вроде того, что, мол, четыре миллиона - пустяки и что... ну, я не знаю, как и что там еще можно сказать по поводу естественного желания человека иметь четыре миллиона рублей... Я ничего такого не скажу... За четыре миллиона я вам женюсь на сорока старухах, а не то что на молодой, здоровой девушке... хотя она и... неинтересна, правду говоря...

- Это хорошо, что вы так откровенны...- заметил Шебуев.

- Да-с, я откровенен,- воскликнул Нагрешин с вызовом в глазах.- Я прямо говорю: четыре миллиона - это огромная вещь! Это - силища...

- Не отрицаю...

- Ага? Вот Павел Иванович,- он не... он действительно равнодушен... Ему это недоступно... А вы - вы не можете быть равнодушным, хотя и кажетесь... да-с! Вы силу денег знаете.

- Знаю... и вижу...- сказал Шебуев.

- И видите? Это намек на мое... возбуждение... понимаю! Но пускай намек! Пускай...

Нагрешин в самом деле был очень возбужден. Лицо у него покраснело, руки вздрагивали, он беспокойно вертелся на стуле, и на лбу у него даже пот выступил.

- Но вы, Аким Андреевич, напрасно намекаете! Вы думаете - меня возбуждает что?.. корыстолюбие? Ошибаетесь! Четыре миллиона не мо-гут воз-бу-дить корыстолюбия! да-с! Не могут-с! Корыстолюбие возбуждают тысячи, а не миллионы! Миллион - сила благородная... это-идеал, если вы хотите!

- Иван Иванович! - укоризненно сказал Малинин, с сожалением посмотрев в лицо Нагрешину.- Вы ведь клевещете на себя... ну, разве вы так думаете о деньгах?

- Вы... вы...- обернувшись к нему, пониженным голосом заговорил Нагрешин,- вы не понимаете! Тут, поймите, не деньги просто, а мил-лио-ны... слышите? И даже за один из них, я, Иван Иванов Нагрешин, сын дьячка, простил бы людям все унижения, испытанные много в юности моей, студенческие голодовки, всю эту мерзость, которую я пережил... Она надорвала меня... изломала... и - я ведь знаю! - я очень... неважный человек!.. Но - дайте мне миллион! Я всё и всем прощу, я даже полюблю люден, искренно пожелаю им добра и даже - буду пытаться помогать им жить. Буду, да-с! И - верьте! миллион может переродить человека - может!

Малинин отрицательно покачал головой и тихо, но убежденно сказал:

- Никогда и ничто материальное не может изменить человека в лучшую сторону...

- Ах, идеалы! - воскликнул Нагрешин и так сморщил лицо, точно у него вдруг заболели зубы. Он тоже начал качать головой, тоскливо глядя на Малинина.- Всё идеалы... небеса... Но ведь в небесах только торжественно и чудно, а больше ничего нет, на земле же всегда творится черт знает что! Батюшка вы мой! Идеалы - это хорошо, но и жирные щи с говядиной человеку необходимы... И кто такие щи в продолжение четверти века даже и по праздникам не едал, для того они - тоже идеальные щи!

- Это цинизм,- сказал Малинин и, отворотившись к окну, стал смотреть на улицу.

- Цинизм? Очень может быть... Пускай его, коли цинизм! А я все-таки буду говорить, что одной моральной силой ничего в жизни мы не разрушим и ничего не создадим!

- Кто это - мы? - спросил Павел Иванович, не оборачиваясь к нему.

- Интеллигенция-с! А если бы вооружиться нам деньгами...

- Аким Андреевич! - сказал Малинин, встав со стула и строго глядя на Шебуева.- Вы слышите? Это ваша мысль!

- Почти,- сказал Шебуев спокойно, выдерживая возмущенный взгляд Малинина.

Он ел свой бифштекс, а лицо у него было равнодушно, и, казалось, он не слушал разговора. Но в глазах его то и дело вспыхивали какие-то искорки, и во внимании, с которым он разрезал мясо, было слишком много озабоченности.

- Почти? - переспросил Малинин, и уже строгое выражение его лица изменилось в умоляющее.- Но вы видите, какая это опасная мысль?

- Вижу...

- Это не опасная, это ценная, здоровая мысль! - с жаром заговорил Нагрешин.- Подумайте, кто мы? У крестьян есть мир, у мещан - управа, у купцов, у дворян - у всех классов есть нечто... а у нас намерения, идеалы и прочее и прочее... невесомое и нереальное... И все мы - какие-то выдуманные люди. А вооружись мы тем же оружием, что и враг наш...

- Котлета-то у вас простыла, Павел Иванович! - вдруг сказал Шебуев, не поднимая глаз от тарелки. Голос у него звучал удивительно равнодушно, даже обидно равнодушно.

Малинин удивленно взглянул на него и взялся за нож и вилку. А Нагрешина эти простые слова точно сшибли с какой-то высоты. Он схватился за бородку и, крутя ее, начал бормотать:

- Да-с... Вот как... Так вы, господа, приглашены...

Через несколько минут он простился и ушел, так же шаркая ногами по полу, но уже не такой оживленный и сияющий.

- Боже мой! Что ом говорил! - с отвращением воскликнул Малинин.

- Говорил не красно...

- Только?