Конкурс за конкурсом я оставляла конкурентов позади и стала местной знаменитостью. В газетах обо мне писали: «Слепая девочка поразила жюри своей виртуозной игрой». Мало кто знал, как тяжело мне давалась учёба: я не могла одновременно играть и читать с листа, поэтому каждое произведение разучивала медленно, пальцами, пока не стала воспринимать любую мелодию на слух. По той же причине я не могла играть в оркестре, не могла видеть дирижёра. Моя судьба – извечное слепое соло.
Вполне ожидаемо я решила связать жизнь с музыкой и без проблем поступила на музыкальный факультет. Вечерами после учёбы я спрашивала электронного помощника о ближайших оркестровых концертах и заказывала билеты всегда в один и тот же ряд. В назначенные дни надевала выбранное на ощупь платье до щиколоток и отправлялась в концертный зал. Там терпела небольшое унижение – билетёрша помогала раздеться и провожала до кресла – и окуналась в свой мир. В темноте рождалась музыка, и я видела её. Разгорающийся огонь крещендо; густой и тяжёлый, подобный океанским волнам гравэ; мерцающие искры в ночном небе – спиккато; цветные всполохи деташе. Я придумывала новые цвета, формы, каких, наверное, никогда не существовало в реальности, представляла диковинных зверей и невероятно красивых людей. Я ослепла ещё до того, как впитала общепринятые каноны красоты, и тебе мой мир мог бы показаться странным. Он был только моим.
Вот тогда всё и началось.
***
Концерт только начался, зал притих и уподобился лодкам, уносимым набиравшим силу потоком музыки. Я погрузилась в свой любимый мир, но что-то было не так.
Кто-то проталкивался по ряду, где я сидела, шёпотом извиняясь на ходу. Я всегда садилась в последнем ряду у стены, чтобы не мешать пришедшим после меня, и обычно оставалась в одиночестве: эти места нельзя назвать популярными. Но человек двигался прямиком ко мне и сел рядом. Правым боком я ощутила исходящий от него жар и поняла, что это мужчина.
Мыслями я вернулась к концерту, но меня снова прервали.
– Неудобное место, – шепнул мой сосед. – Почти ничего не видно.
Я вздохнула. В темноте зала он, вероятно, не заметил, с кем сидит.
– Зато прекрасно слышно, – грубовато ответила я и тут же устыдилась своего хриплого голоса.
– Жаль, я забыл очки, – сказал сосед и зажужжал замками. – А, вот же они!
Я запыхтела от негодования и попыталась сосредоточиться на музыке. Но темнота перед глазами так и осталась непроницаемой.
Сказать по правде, запахам в своей жизни я отводила незначительную роль. Могла определить, что лежит передо мной на тарелке и заметить запах тления ещё до внешних проявлений порчи. Маму я узнала бы всюду: она пахла перезревшим виноградом и немного кислой капустой. Свой природный запах она прятала под флёром ландыша и бергамота, но к вечеру её естественное амбре всегда брало верх.
Мужчина по правую руку от меня пах совершенно по-другому.
Оглушающий, наглый, мускусный аромат. Немного древесной коры и сосновой хвои. Букет лесных трав. Свежесть ледяного прозрачного ключа. Человек, пахнувший так, не мог быть мягкотелым и суетным, каким показался мне вначале. От него исходила спокойная, жёсткая, не терпящая компромиссов мужественность.
За этой плотной вуалью ароматов я почувствовала запах его кожи: такой же свежий, но приятно сладкий. Без всякой робости он вторгался в мой мир и разрушал его волшебство. Я злилась на него, но больше на себя за то, что не могла сосредоточиться. Концерт прошёл для меня впустую. Мужчина незаметно ушёл, унося с собой всю коллекцию запахов, что без малого два часа не давали мне покоя.
На следующий музыкальный вечер я возлагала большие надежды: на гастроли приехал знаменитый итальянский скрипач. Я неловко пробралась по последнему ряду, запинаясь о свою же трость, и неожиданно наткнулась на чьи-то колени. В нос ударили мускус и хвоя.
– Добрый вечер, – сказал мой сосед, пропуская меня. – Знаете, я начинаю привыкать к этому месту. Оно не так уж отвратительно, как мне казалось.
Я ощутила, как воздух колыхнулся от его улыбки. Он, несомненно, заметил мои трость и очки; почему-то это показалось мне важным.
В этот раз скрипач-виртуоз всё-таки увлёк меня в музыкальную вселенную, но тот вечер навсегда был отмечен ароматом моего уже дважды соседа по ряду.
Нам предстояло сидеть бок о бок ещё много вечеров подряд. Он слушал игру молча, и его присутствие выдавали лишь вежливое: «Добрый вечер» и, конечно, его бьющее в ноздри амбре. В конце концов, я поймала себя на мысли, что жду вечеров уже не ради музыки, а ради того, чтобы узнать: придёт ли незнакомец на этот раз и сядет ли снова рядом, и сама же этой мысли испугалась. Забыла тебе сказать: я с детства страдаю неуёмным любопытством. Едва добравшись до середины книги, обязательно заглядываю в конец, чтобы наперёд знать, что мои страхи за героя напрасны. А ещё я по любому поводу задаю себе вопросы и всегда ищу на них ответы. Этим мы с тобой похожи.
Вот и тогда я спрашивала себя: зачем я жду наших безмолвных встреч?