Музыка ночи

Таков был и принцип ранних работ по криминальной антропологии, в том числе воззрения итальянского психиатра Чезарио Амброзо. Сей ученый муж считал, что зачатки криминальности и безумия (с нравственной точки зрения) были свойственны человечеству еще на ранней стадии его развития.

Стивенсон делает реверанс в сторону эпистолярной традиции, используя для наживки читателю письма героев, однако в этом случае послания персонажей романа являются частью общего объемного нарратива. Наиболее убедительным при перечитывании «Доктора Джекила и мистера Хайда» мне показалось то, как плавно и постепенно в повествовании выходит на передний план природа отношений между Джекилом и Хайдом. Посыл произведения нам известен: ученый экспериментирует со снадобьем, чтобы высвободить темное, первобытное начало и отделить его от своей же возвышенной сущности:

«Если бы только, говорил я себе, их можно было расселить в отдельные тела, жизнь освободилась бы от всего, что делает ее невыносимой; дурной близнец пошел бы своим путем, свободный от высоких стремлений и угрызений совести добродетельного двойника, а тот мог бы спокойно и неуклонно идти своей благой стезей, творя добро согласно своим наклонностям и не опасаясь более позора и кары, которые прежде мог бы навлечь на него соседствовавший с ним носитель зла»[105].

Однако современный читатель при первом знакомстве с книгой будет иметь скорее поверхностное представление о том, что могло связывать Джекила с Хайдом, поскольку правда раскрывается лишь в «Исчерпывающем объяснении Генри Джекила», то есть в заключительной главе. Остальное дается нам какими-то сполохами, из разных мест и из уст различных свидетелей, каждый из которых способен предоставить лишь усеченную версию событий. Классическая медленная развязка.

В 1888 году Джекил и Хайд проникли на лондонскую сцену, а спектакли театра «Лицеум» совпали по времени с убийствами проституток в Уайтчепеле, совершенными между августом и ноябрем того года (пять приписывались пресловутому Джеку-потрошителю). Внезапно произведение Стивенсона обрело значимость, леденящую душу, а редакционная статья в «Пэлл-Мэлл газетт» трубила, что «

в Уайтчепеле с ужасающей реалистичностью предстало живое воплощение мистера Хайда».

И хотя изначально предполагалось, что человек, способный на преступления столь варварской жестокости, должен быть по природе груб и ущербен[106], «не стоит удивляться, если убийца в данном случае окажется не выходцем из трущоб

», цинично иронизировала газета, через несколько дней выдав осторожный аргумент о том, что «Маркиз де Сад, умерший в доме умалишенных в возрасте семидесяти четырех лет… был вполне благопристойного вида господин, а потому вполне вероятно, что таковым может оказаться и уайтчепелский убийца».

В общем, внешне респектабельный Генри Джекил, вмещавший в себе изувера Эдварда Хайда, сыграл с реальностью злую шутку – ведь в обществе уже укоренилась версия, что Джек-потрошитель мог быть благообразным джентльменом с изящными манерами. Это запустило целую индустрию спекуляций и подозрений насчет личности загадочного убийцы. Спектр персонажей удивительно варьировался – от хирурга королевы Виктории сэра Джона Ульямса (его обвинил аж в 2013 году некто претендующий на родство с последней жертвой Потрошителя, девицей Мэри Келли) до, пожалуй, наиболее эпатажно обвиненного – посмертно! – художника-эксцентрика Уолтера Сикерта (на него в 2001 году кивнула писательница Патрисия Корнуэлл, заявив, что от его полотен, дескать, веет порочностью). В подтверждение выдвинутой гипотезы она разорвала холст Сикерта, за что моментально было обвинена в «несусветной глупости». (Добавлю, что я тоже не особый почитатель Сикерта и не захотел бы иметь в своем распоряжении его живописные произведения. Да я бы их точно у себя в доме не повесил! Получается, единственный плюс из усилий Патрисии Корнуэлл – это то, что на свете одной картиной Сикерта стало меньше.)