Музыка смерти

В первое мгновение Деймон разозлился. Затем почувствовал, что вспышка гнева уступила место признанию ее редкой искренности. Ублюдок Джарлат Кин допустил какую-то очень серьезную недоработку в околпачивании этойженщины. В тоне ее голоса не было и намека на насмешку, он звучал только изумлением и искренним любопытством. Она просто не в состоянии по достоинству оценитьпотенциал открывающихся возможностей, но художник, в конце концов, Деймон, а не она. Стоит ли опускаться до объяснения ей — да и другим тоже — красоты своего искусства? Онодин понесет крест ответственности за донесение своих виртуозных творений до сознания остального заблуждающегося мира. И это действительно нелегкая задача.

— Они созвучны… ненависти, — пояснил он, — ярости. Неужели вы не понимаете, что крик чужого заключает в себе то единственное в нынешнем мире, что еще роднит людей, к чему широкая публика неравнодушна? Наших современников отличает только неистовая злоба, стремление ненавидеть

. Рафинированный до чистейшей, первозданной формы крик чужого — это и есть то единственное, что еще осталось в сердце человеческого существа.

— О, это поразительно, мистер Эддингтон! — вмешался в разговор Брэнгуин. Его лицо светилось радостью понимания, а Вэнс одарила обоих скептическим взглядом, но не стала перебивать пожилого биоинженера. — Дарси, можете ли вы себе представить, что мы на пороге объединения двух разных областей деятельности? Мне кажется, это великое дело — наука служит искусству. Тем более вашемуискусству, мистер Эддингтон. В наших руках золотая жила благоприятной возможности слить эти две области во что-то совершенно оригинальное, возможно, даже открыть целое новое направление.

Вэнс сунула руки в карманы халата и какое-то время покусывала нижнюю губу, прежде чем снова взглянуть на Деймона.

— Но… нет ли у вас желания изучить это животное в каком-то другом ракурсе, мистер Эддингтон? Не интересно ли вам узнать, как оно мыслит или как существует в нашем мире, несмотря на его очевидное отличие от родного?

Деймон нетерпеливо замахал руками. Ладно, по крайней мере это честно. Вэнс заранее запрограммирована; неважно, пытался он лишь убедить себя, что сможет изменить ее образ мысли, или действительно верил в такую возможность, — это было бы пустой тратой времени.

— Я композитор, — сказал он, — а не ученый. Научная сторона этой программы — ваше дело.

Он поднял руки на уровень глаз и стал сгибать пальцы, сперва по одному, затем все разом. Всем своим существом он ощущал переполнявшую его ярость, никогда не иссякающую злобу, которая закипала в нем, стоило лишь подумать о «Синсаунд», Кине и безмозглой, жаждущей преступлений, голодной массе этих пожирателей так называемой музыки его родной компании.

— Композитор имеет дело с тем, что слышит и чувствует душой, а не с биологическими процессами. Музыка — единственная вещь, которая имеет для меня значение. Я хочу проклюнуть яйцо и слышать вопли… этого существа

… с самого его рождения в боли и крови, — с жаром продолжал Деймон, — хочу, чтобы оно дралось, убивало, изрыгало злобу. Я хочу записать каждый звук.

Его руки сами собой сжались в кулаки, он молотил ими воздух, отбивая ритм каждого смыслового акцента.

Кто-то найден!

Едва он открыл рот, чтобы продолжить пылкую речь, дверь улья скользнула вбок и с металлическим щелчком замерла, открыв вход. Все трое разом обернулись, и Деймон впервые в жизни увидел легендарную личность, носившую имя Ахиро. Высокий худой японец с зачесанными назад, словно приклеенными, черными волосами и неровным косым шрамом через правую бровь и всю щеку. Глубоко посаженные черные глаза ответили твердым, немигающим взглядом уставившемуся на него Деймону. Плавными и размеренными движениями Ахиро напоминал выслеживающую добычу кобру. Рядом с Ахиро деловито шагал — слава Богу, наконец-то! — наркоман-фанатик, который проклюнет яйцо…

—  Кен

?

Ставший внезапно писклявым собственный голос, назвавший вошедшего человека по имени, показался Деймону посторонним, каким-то странным и совершенно незнакомым, словно синтезированным звучанием сжимаемой в комок тонкой проволоки.

Повернувшееся к нему лицо было лицом обогнавшего его на целую жизнь человека, который был известен в колледже под именем Кена Фасто Петрилло, для краткости просто Кен Фастер. Большая часть некогда пышных каштановых волос исчезла, а те, что остались, окружали виски и затылок лысого черепа сероватыми от въевшейся грязи, совершенно седыми и чрезмерно длинными прядями. Королевское желе выполнило свою работу. Деймон знал, что они одного возраста, но Кен выглядел не на один десяток лет старше. Глаза… Хотя нет, глаза остались прежними. Голубые, устремленные в далекую даль, они, как всегда, блуждали в его дневных видениях, из которых Кен черпал свои рапсодии.

Наркотики наркотиками, но с памятью и связностью мысли у Кена все было в порядке. Увидев композитора, он растянул свои длинные сухие губы в улыбке, на которую было больно смотреть.

— Каким образом… Привет, Деймон.