Музыкант (СИ)

— Это наш дом, да Маша, вон какие окна большие. Это речка, скоро будет тепло, и мы будем учиться плавать. А почему Маша ты в углу? Разве тебе здесь плохо?

Маша не может сказать, что это не она, Маша, а кукла. Лиза, что выбросили из страха, и она не поехала в этот светлый дом.

Девочка только отчаянно машет руками, и кажется, ее поняли.

— Ах, это не ты? Шура? Нет, может это кукла?

Маша кивает.

- У тебя нет куклы? А была? Ну, хорошо не плачь. Закрой глазки.

Доктор открывает шкаф, достает что — то и говорит: «Все открывай!»

Перед Машей на столе сидит чудо-кукла. Настоящая, не тряпичная. Совсем, как девочка. С огромными синими глазами, с ресницами. Руки кукла тянет к ней.

— Вот смотри, что она умеет, — и Любовь Николаевна уложила куклу на спину.

Кукла закрывает глаза.

«Умерла, умерла» — кричит в страхе Маша, и рыдая, пытается вырваться из рук ошарашенного врача.

— Маша, девочка, кукла просто уснула, открой глазки смотри.

Маша нерешительно открывает один глаз.

Кукла смотрит на нее, живая и невредимая.

Было длинное лето.

А потом Кукла Лиза ехала вместе с ней домой в грузовике, к маме.

Мама. Вот эта, с серым, изможденным лицом старушка? С опухшими ногами.

— Дождалась, теперь бы еще Борю дождаться.

— Мама, Мама, а Маша говорить научилась! — кричит Шура, а Маша молчит, она не узнает маму.

Шура, взахлеб рассказывает об этом славном лете.

Глядя на эти загорелые лица, выгоревшие брови мама улыбается. И Маша, наконец то перестает дичиться, и узнает свою дорогую, свою мамочку.

70-летию прорыва блокады города-героя Ленинграда

Белым пленом зимы этот город объят

Только сердце стучит — Ленинград, Ленинград!

День сегодня счастливый, добавленный грамм,

К пайке детского хлеба и вдовьим слезам.

Это черные дни в белом аду,

Метронома отсчет предрекает судьбу.

Ты идешь, нет, плывешь, белым облаком,

Пар изо рта все слабей,

И сугроба постель, для тебя все милей.

В белый саван, тебя, нарядить, был бы рад,

За блокадным кольцом, стервенеющий враг.

А тебе по дороге спасительный круг,

Чей- то черный, уже остывающий труп,

И последние силы теряя, поймешь,

Что карманы пусты, не донес, не донес,

На синеющем лике из крошек кутья,

Не донес и не выжил, а ты вот должна!

И опухшие ноги, со стоном влача,

Считая шаги, ты дойдешь до гнезда,

Где тепло потерялось, в эти дни навсегда.

Ленинградка моя, ты дошла, ты пришла!

Там навстречу, тебе, не глаза, а лишь рты,

На кровати озябшие дети твои.

И когда, ты по крошке, будешь хлеб им давать,

В полусне понимая, что могут жевать,

Скрипнет дверь, и сосед вам подарит «бревно»

Понял дед, что выжить ему, не дано,

И последние силы потратив, сломал,

Старомодное кресло — последний причал.

И кулечек крупы, и в бутылочке жир,

Чтоб детей не пугать, и тебе, чтоб помочь

Он отдаст это все, и уйдет, молча в ночь.

И когда затрещат в скромной печке дрова,

Ты поверишь опять, что скоро весна.

Холод белого плена, на руку врагу,

Но не выстудить смерти душу твою.

И читает стихи — этот город Живых,

И симфония жизни в эфире звучит.

И молюсь я о прошлом, что не вернуть,

Чтоб молитвой своей растопить этот круг,

И мне хочется верить, что выживешь ты,

И окрепнут, твои, ленинградцы-птенцы!

Белым пленом зимы этот город объят,

Только сердце стучит — Ленинград, Ленинград!

Украинским наци всех мастей

Короткая память, длинные биты,

в Одессе наци стреляют, как в тире.

Пылают сожженные хаты Славянска,

Правому сектору — Ярош указка.

Но помните, пепел сожженного сердца,

Зажжет пламя ненависти и отмщенья.

И если вы ультрас, так рветесь в Европу,

Нюрнберг отправит вас к деду Адольфу.

Прах вам и тлен, и удавка на шею

Кончите, так же как дед ваш, Бандера.