Мы бессмертны!

Во-вторых, все равно, даже с запасом на травмы мозга, количество связей нашей пуповины с нашей личностью невероятно велико! Ведь если у неоднократно поминаемого Карла Родригеса потеря 60 % мозга никак не повлияла на его память и мыслительные способности, то это значит, что человеку для жизни за глаза хватает и 40 % имеющихся нейронов. Зачем же тогда природа заставляет нас иметь остальные 60 миллиардов — этот балласт, требующий затрат энергии на свое содержание? Ответ, даже гипотетический, покажется невероятным, — а если этими нейронами нашего головного мозга пользуется не только наша личность?

Пока не буду развивать эту мысль и продолжу разговор о мозге. Новая теория позволяет объяснить факты, полученные и получаемые реаниматорами и психологами от пациентов, находившихся в состоянии клинической смерти. Получается следующий механизм рождения нашей личности и смерти тела.

В нашем мозге — пуповине нашей личности — нейроны служат как бы «USB-разъемами» между личностью и телом. Пуповина рвется, начиная с групп «USB-разъемов», связывающих тело с памятью личности, с программами, передающими команды от личности телу, с программами обработки информации. Полагаю, что последними выходят из гнезд нейронов группы «USB-разъемов», связывающие нашу личность с органами чувств — со зрением, слухом и прочими (это мой личный опыт). Если в эти 5–6 минут клинической смерти врачи сумеют подать энергию в мозг (запустят сердце и восстановят кровообращение), то уже разомкнутые «USB-разъемы» личности снова садятся в гнезда нейронов. Если человек был в состоянии клинической смерти недолго, то разъемы войдут в те же нейроны, что и при жизни, и с интеллектом человека ничего не произойдет (как и было со мною). Если времени прошло достаточно много и, образно говоря, «USB-разъемы» уже достаточно далеко отошли от родных нейронов, то при восстановлении пуповины произойдет определенная путаница, которая и объясняет случаи, когда выживший пациент вдруг забывает элементарное, к примеру, навыки своей работы или буквы. Или такой интересный случай, о котором я уже упомянул, когда бабушка перестала говорить на русском языке и начала говорить на французском, который учила еще до революции гимназисткой и который, казалось бы, начисто забыла к старости. С такими пациентами работают специальные психологи, которые помогают пациенту вспомнить необходимое, по сути, помогают личности разобраться со своими соединениями с телом. Ну и, наконец, если врачи возвращают личность в тело поздно, то путаница в соединениях личности и нейронов возрастает до ситуации, когда пациент становится инвалидом — кем-то вроде артиста Н. Караченцова.

И ведь что поразительно — природа даже повторнородящим матерям отпускает на роды до 4 часов (первородящим вообще до 6 часов), а тут на роды нашей личности отпускает жалкие 5 минут! Ну хотя бы час дала врачам на восстановление работы сердца! Нет! Каких-то пара минут, как остановилось сердце, а она уже начинает уводить нашу личность из нашего тела. Такое впечатление, что природа ждет именно этого, и, повторю, нужны ей наши личности, а не наши тела.

Человек в своем развитии перешел на общение словами — на более информативный способ передачи информации — и в массе своей потерял способности общаться напрямую, то есть личность с личностью, минуя тело. А вот животные, судя по наблюдениям, такую способность сохраняют, по крайней мере, они, даже не видя друг друга, могут чувствовать собрата. По сообщениям и наблюдениям того же Уотсона, животные чувствуют и смерть, пытаются спасти больных и умирающих, переживают умирание собратьев или детенышей, причем даже на расстоянии: «Розалия Абрью, первая начавшая выращивать шимпанзе в неволе, приводит случай, связанный со смертью одной из самок шимпанзе в ее питомнике. Как только обезьянка, находившаяся внутри помещения, умерла, ее приятель-шимпанзе, гулявший в парке, начал кричать. «Он продолжал кричать, озираясь, как будто он что-то увидел». Затем, когда погиб другой шимпанзе, повторилось то же самое. «Он кричал, кричал и кричал. И он все время глядел по сторонам, словно видел то, чего не видели мы. Его крик не походил ни на что слышанное мною раньше. У меня мурашки побежали по коже».