Мы были подонками: Закладка 1

Из квартиры Вадима парни вышли через полчаса, Лёха успел опустошить трёхлитровую банку пива. Они направились к остановке, собирались съездить в ближайший город, который раза в три больше населением, и там выше шанс познакомиться с приличными кобылами. Ну или с неприличными, но смазливыми.

Мансур и Слон зашли за угол дома. На балконе второго этажа увидели парня, по прозвищу Матрос. Он прижимал наушники к уху и качал головой в такт тяжёлому року. Завидев их перед собой, Матрос показал рукой жест приветствия, крикнул:

– Как дела?

– Музыку слушаешь? – спросил Алексей. – Ты один? Что если мы зайдём к тебе послушать? Кстати, у тебя там тёлок, случайно, нет?

Матрос улыбнулся, крикнул:

– Подваливайте!

Глава 3

1

Осень. Рано холодная. Серо. Тускло. Погано. Дождь моросит, перестаёт, снова моросит. Артём шёл из кинотеатра, не досидел до конца, фильм оказался слишком скучным. Дорога вела на возвышенность к пятиэтажке, где он жил. Около подъезда Шпана взглянул на свои окна, придал лицу гримасу отвращения, отвернулся, грустными глазами окинул двор. А что дома? Как же не хотелось идти в этот дом, в эту квартиру с раннего детства ставшей чужой. Не любящие мать с сестрой, ненавистный отчим. Как долго он ждал момента, когда заберут в армию, чтобы навсегда покинуть эти края, ненавистные ему лица и ненавидящие его. Отчим. С его приходом в дом Артём потерял любовь мамы, доброе, счастливое детство, приобрёл обиду, ненависть, отвращение к матери и родившейся сестре.

Два месяца прошло, как Шпану вернули с пересыльного пункта, дали отсрочку на полгода. Он негодовал: кому нужна их отсрочка? Он столько ждал этого дня, был уже уверен – всё, расстался с людьми, которым был обузой. И всё равно что пинком под зад получил, вернули на полгода домой: потерпи браток ещё немного, может, не вытерпишь, да и прирежешь тирана отчима.

Артём тяжело вздохнул, провёл ладонью по мелкому ёжику на голове и направился в глубину двора к одинокому столу, окружённому с трёх сторон кустами и деревьями. Давно здесь не играли ни в домино, ни в карты, ни в лото. Стол чёрный, обугленный, с дырой в центре: кто-то поджёг года три назад. Новый не поставили. Шпана провёл пальцами по влажной гари. Чисто. Скорее всего, если сядет, не испачкается. Но он не решился. К тому же ещё и сыро. Артём встал у края стола, сунул руки в карманы куртки и тоскливым взглядом осмотрел двор: каждый куст; деревья; тропинки, разрезавшие периметр вдоль и поперёк; песочницу, разросшуюся на половину двора из-за разбросанного песка детьми.

Ветер сбросил с деревьев очередную порцию сырой листвы, прокатил по вытоптанной пожухлой траве.

– Ветер с листьями играет последний вальс смерти, – произнёс Шпана, горько усмехнулся. – Смерть. – В последнее время он часто думал о ней. Не так давно ему исполнилось девятнадцать, а сколько он уже видел её, молодой смерти, приходившей так неожиданно, блуждающей возле. А сколько предстоит увидеть, прохаживающейся рядом вальяжной походкой, совершенно не касающейся его. Хотя нет. Неправ. Одна смерть тронула, глубоко и несоизмеримо больно, из-за которой всё детство окрасилось тёмными тонами, да не просто тёмными – чернью. Смерть отца.

Через свитер Шпана погладил крестик. Этот крест отца грел ему сердце, особенно когда было плохо. А плохо было часто. В родном доме – всегда. В бога Артём не верил, но через крест как бы общался с батей, часто жаловался, что без него ему погано. А с приходом отчима для него начались чёрные дни, чёрная жизнь, чёрное детство. Из любимого малыша он стал выродком, помехой, ублюдком. Его лицо забыло взгляда радости, а глаза чаще выражали пустоту, в глубине затаив злость и жестокость, которые ещё не вылезли наружу, но впитывали, словно губка всё увиденное, отсеивали, и оставляли в душе самое плохое.

В четвёртом классе отчим отобрал у Артёма крест, зная, что остался от отца, и выбросил в форточку. Шпана в первый раз убежал из дома. Он нашёл крестик и отдал бабушке на хранение, после чего позабыл про него. И только на втором курсе техникума, когда полез в бабкину шкатулку, запертую в гардеробе, увидел и надел крестик вновь.

А дни рождения? Шпана с горькой презрительной усмешкой взглянул на свои окна. Словно громадные глазищи они смотрели на него теми же чувствами, что и он к ним, только ещё и злорадствовали. На его дни рождения его оставляли дома одного, а когда был малым, вообще запирали. Отчим увозил куда-нибудь мать и сестру, чтобы дать Артёму насладиться одиночеством. И постепенно он действительно полюбил одиночество. Его дни рождения ни разу не праздновали.

– Спасибо похоронный марш не прокручивали на пластинке. – Шпана сжал кулак и посмотрел на побелевшие костяшки.

Тучик.  Артём глубоко вздохнул. Вместе – с детского сада. Учились в одном классе, вместе дрались против других пацанов, были в одной компании. Не компании – банде малолеток. Любили одну девочку – Ольгу.