Мы дрались на истребителях

Когда мы подошли к аэродрому, смотрю, на посадку заходят «илы», «лагги», ну я и вклинился в эту катавасию. А зенитчики в то время знали, что у финнов есть наши «чайки» – часто туда прилетали. Они, видимо, как раз так и подумали насчет меня – начали обстреливать. Я смотрю: разрывы снарядов везде… Что за черт? Почему стреляют? Я стал снижаться, чтобы показать, что я все-таки свой, покачал крыльями, выпустил шасси и начал заходить на посадку. Все это в спешке происходило: и стреляют по мне, и самолет разбитый, и кровь течет… такое состояние было, что…

Где-то на высоте 20-30 метров почувствовал, что руль уже не действует – перебит, подбили меня окончательно. Вот уже полоса, а у меня прибор скорости не работает, ну и опыта мне не хватило. Если бы сейчас была такая ситуация, то я, конечно, «на газу» сел бы, а тогда я обороты прибрал и потерял скорость. Самолет «клюнул», зацепился за какие-то бугры и разбился. Меня выбросило из кабины, ну а дальше я уже потерял сознание. Человек, который видел мою аварию, – начальник штаба, в это время в столовую шел и потом написал статью в газету.

О случае с «мессером» я никому никогда не рассказывал. Во-первых, не было никаких подтверждений. Ведущий, с которым я летал, прилетел в полк и доложил о моей гибели, и никто ко мне в госпиталь потом не приходил. Не говорили мне и о судьбе моего самолета, никто, конечно, его не обследовал, все подумали, что самолет этот разбит и все ранения, полученные мной, произошли при аварии, а не от атаки вражеского истребителя. Ко мне никто тогда не приходил разбираться, что же на самом деле произошло, а то я бы тогда открылся, рассказал бы, как бой протекал.[83]

Лежал в госпитале, известий фактически никаких, только врач вэвээсовский приезжал. Содержание в госпитале было нормальным. А о войне мне и не надо было говорить, у меня было такое состояние, что я даже иногда сознание терял. Медсестра практически постоянно была около моей койки. Когда бомбежки начинались, она выводила меня в подвал. После войны я с этой медсестрой даже переписывался. Потом мы с женой поехали в этот госпиталь, но она оттуда уже уволилась, и мы никак не могли ее найти, чтобы отблагодарить. Благодаря ее уходу я и встал на ноги – очень важно, чтобы кто-то рядом был, когда ты в таком состоянии.

Потом в дом отдыха послали – ясно, какое у меня состояние было, если во время войны туда направили. Отдохнул, дали отпуска месяц, чтобы я «отошел» от всего этого. С отпуска приезжаю – полк уже переучился на «лавочкины», товарищей уже почти никого не осталось – многие погибли. Это был конец 1943 года, декабрь, наверное, – снег уже был.

Во время переучивания учебного «лавочкина» в полку не было, и летчиков вывозили на учебном Як-7Б. Когда я вернулся, почти весь полк к тому времени перелетел в Кронштадт, но я среди нескольких человек задержался и успел сделать два полета на «яке» по кругу.

На Ла-5 вылетел уже в Кронштадте. Абрамов пришел и сказал: «Ну что ж, надо вылетать на «лавочкине». Учебных самолетов нету». Посадил меня в самолет, рассказал, что к чему, – «Давай, запускай и взлетай». Я взлетел, полетал немного над аэродромом, сел, все нормально – вот и вся учеба.

Случай один был. Наш командир дивизии Корешков был представителем авиации в сухопутных войсках под Выборгом. Он вызывал наши истребители на прикрытие войск, и как-то раз я вылетел на прикрытие ведущим пары. Прилетаем, там сплошная облачность – выскочили из облаков, набрали скорость приличную. Смотрим, прямо по курсу выныривают два «мессера», расстояние было метров 600-700. Сблизился, разглядел кресты, вижу – точно «мессера». Я тогда даже не прицеливался – нажал на гашетку, дал две короткие очереди, он сразу задымил – и в облака. По связи докладываю командиру дивизии о сбитии «мессершмитта».

Прилетели в Кронштадт. Вопрос встал такой: сбили армейскую «кобру». Мне подсказывают, мол, ты не говори пока о «мессере», мало ли что. Я, конечно, ничего не сказал. А потом уже, когда Корешков приехал, он сказал: «Да, ты сбил «мессершмитт», однако выносить этого не стали, потому что в верхах вопрос об «аэрокобре» так и остался открытым…

Я думаю, что для них атака была неожиданной, потому что мы заходили со стороны солнца, и, когда выскочили из облаков, они находились прямо по курсу, хвостом к нам. Я видел фашистский знак, иначе я и стрелять бы не стал, конечно. Была облачность огромная, и солнышко светило – видно было очень хорошо. Если бы я по нему не попал, может, и бой завязался бы…

В то время чаще всего мы выполняли задачи ПВО кораблей и военных баз. Сидели все время в кабинах и ждали ракету. Вылетали, например, на прикрытие бомбардировщиков, если за ними гнались истребители противника. С бомбардировщиками обычно ходили истребители непосредственного прикрытия, но они-то не могли отойти от бомбардировщика – откровенно говоря, считаю, что глупая была такая обстановка. Прикрывающие истребители должны были быть «приклеены» на определенном расстоянии от бомбардировщика и не должны были никуда от него отойти.